с командирским опытом и большими знаниями.

— Вот вам и практика, — сочувственно пошутил Фетисов. — Сможете изучать здесь работу вражеских минометчиков на себе. Как только захватим Эльмхольм, здесь будет спокойнее. Останетесь за старшего. Щербаковский, сдавайте скорее оборону — и за мной.

Сдавать долго не пришлось — два пулемета и скала, да еще пленный.

Раненый финн еще жил. Щербаковский строго посмотрел на незнакомого ему Прохорчука.

— «Языка» — с п-ервой оказией в тыл.

— Слушаюсь, товарищ главный старшина!

— Но-но! — погрозил пальцем Щербаковский, почуяв в голосе Прохорчука фальшь. — С-мотри у меня! За «языка» отвечаешь головой!..

Он повел своих матросов к шлюпкам за Фетисовым. А Прохорчук вытащил из кармана и нацепил набекрень измятую фуражку, ворча:

— Буду еще тут возиться со всякой швалью!..

…И снова резервная рота пробиралась во тьме к вражескому берегу — кто вплавь, кто на шлюпках, гребя веслами, укутанными всякой ветошью.

Финны сдали Эльмхольм без боя. Они просто ушли с Эльмхольма.

Победа далась слишком легко, чтобы люди, уже закаленные в суровом ратном труде, не встревожились.

В низинах между скалами на господствующих высотках залегли настороженные матросы, гадая, какую же пакость готовит им нежданно отступивший враг.

Недолго длилась тишина. Глубокой ночью по финскому материку разлилось зарево множества залпов. С разных сторон трассирующие снаряды прожигали ночь, падая на Эльмхольме.

Огонь бушевал над островом. Матросы лежали на той стороне, где раньше у финнов был тыл, а для нас теперь фронт. Там не было ни одного окопа. Огонь заставил людей долбить каменистую землю ножами, единственной саперной лопаткой вгрызаться в скалы. Каждый работал так усердно, как может работать человек, спасая себя и товарищей. Щербаковский и его друзья вырыли под двумя валунами нору, и, укрываясь в ней от осколков, то Богданыч, то Макатахин, то Алеша, то Никитушкин, то сам Иван Петрович продолжали долбить и долбить землю, углублять и расширять эту пещеру.

Той же ночью к Эльмхольму подгреб на шлюпке телефонист Сосунов с катушкой провода; он протянул этот провод от Хорсена и установил на острове телефон. На Эльмхольме услышали ободряющий голос Гранина.

Гранин приказал Фетисову держать Эльмхольм до следующей ночи, когда на смену будет прислан свежий гарнизон.

Седьмые сутки находились матросы в десанте.

Утром, когда чуть стих обстрел, Щербаковский приказал Алеше принести подарки. Они все еще лежали завернутые в плащ-палатку в шлюпочке, теперь стоявшей уже не возле Фуруэна, а в одной из бухт Эльмхольма.

Алеша принес плащ-палатку к пещере, где собрались на короткий отдых отделение Щербаковского и друзья разведчики Богданыч и Макатахин.

Коля Никитушкин, завидев развернутые Алешей богатства, запел:

Алеша метнул на певца настороженный взгляд: случайно или нарочно запел Никитушкин про зазнобушку?

— Ш-ары! — гаркнул Щербаковский, потому что финны, заслышав песню, перенесли огонь на пещеру. — Т-ак придется распределять подарки среди п-окойников. Богданыч, подходи! Ты п-ервый герой. Твой выбор.

Богданыч спорить не стал и, к великому удовольствию Алеши, выбрал те самые шерстяные носки, которые ему и предназначались.

Макатахину, тоже гостю в отделении, Щербаковский предложил флягу в малиновом футляре. Но скромный Миша Макатахин отказался:

— Вы уж себе возьмите, Иван Петрович. Фляга-то не пустая.

— Себе т-ак себе. Не возражаю. А для тебя — вот отличная штука есть. — И пропел: — Синенький тонкий пла-точек…

Двумя пальцами, осторожно, будто опасаясь прикосновением повредить драгоценную вещь, Щербаковский извлек из таинственной, обернутой в целлофан коробки голубой батистовый платочек с пронзенным стрелкой сердечком, вышитым желтыми нитками в уголке.

Матросы хохотали:

— Как раз для нашего брата подарочек.

— Смотри, Миша, носик не поцарапай!

— Да ему из четырех один сшить надо, и то маловат будет!

— Тут и нитки для этого есть. Сшей, Миша, сшей!

— А почему, интересно, сердечко вышито желтыми нитками?

— Известно, почему: девичье сердце полно коварства. Желтый цвет — измена!

Миша Макатахин сам улыбался, краснея и смущаясь. А Щербаковский добрался между тем до зажигалки.

— Ну молодец! — восторгался он неведомым благодетелем. — Т-акую п-релесть прислать. Знал бы, кто прислал, расцеловал бы самолично!

— А вдруг беззубая старуха, Иван Петрович?

— Или какой-нибудь старый хрыч из военторга…

— В-се равно расцеловал бы. И почему человек не догадается имя, отчество и ф-амилию обозначить? Кого теперь благодарить?..

Алеша, чувствуя на груди конверт с фотографией, старался не смотреть товарищам в глаза. А Федя Мошенников, заведующий солнечной энергией, ерзал, сидя на корточках рядом с Щербаковским, и с вожделением смотрел на зажигалку.

Щербаковский косо глянул на него и изрек:

— К-онкуренция — враг согласия! П-оскольку Федор Мошенников — бог солнца и махорки, быть ему комендором этого орудия. Д-держи! Только, чур, зря боезапас не п-ереводить! Когда солнце — лови зайца лупой. К-огда ночь — открывай из этой м-ортиры огонь!..

Дошла очередь до футляра с бритвой. Щербаковский открыл футляр, вытащил бритву, провел лезвием по ногтю большого пальца, осторожно кончиком бритвы дотронулся до своей щетины, прищелкнул от удовольствия языком и внезапно спросил Алешу:

— У т-тебя дядя есть?

— Нет, — удивился Алеша.

— П-лохо без дяди жить на свете. У меня п-лемянников — куча. Каждому, как подрастет, дарю по брит-ве. Мужчина без бритвы как мужчина недействительный. А тебя, Алеша, пора женить. Бритву дарю здесь, а невесту подберу на Ханко.

Настала Алешина очередь краснеть.

— Иван Петрович, это я для вас бритву подобрал. Вам нужнее.

— С Ив-аном Петровичем не спорь. Сказал — бритва, значит, бритва. И женить захочу — не спорь. Я насчет женского с-ословия понятие имею!

Обождав, когда успокоятся развеселившиеся товарищи, Щербаковский продолжал:

— А мне лично бритва не требуется, пока капитан Гранин ходит с бородой. К-апитан бороду сбреет — я п-арикмахерскую найду.