сооружения береговой обороны. Опытным глазом он читал земной пейзаж.

Он нашел, что батарея на Куэне плохо замаскирована. Расположение позиций на побережье его удовлетворило. Иногда Кабанов помечал что-то на карте: это для разговора с командирами частей.

Самолет повернул к Петровской просеке.

Правее дымили паровозы на станции Таммисаари. В ложбинах, на равнине, в лесу Кабанов угадывал очертания траншей, зигзаги замаскированных ходов сообщений, линии дотов — сложную паутину переднего края финнов.

Все это не было новостью для Кабанова. Он вспомнил телеграмму в «Правде» о выгрузке двенадцати тысяч немцев с танками и артиллерией в порту Або (Турку).

Командиры кораблей, возвращаясь из дозора, рассказывали о германских гидросамолетах, садящихся на воду вблизи от наших баз. Едва завидя дозорный корабль, самолеты улетали. А с эсминцем «Стойкий» произошел случай, настороживший весь флот. «Стойкий» встретил в море транспорт без флага. Транспорт шел в Финляндию. «Стойкий» предложил ему показать флаг. Транспорт, не отвечая, прибавил ходу. «Стойкий» догнал его, с наведенными орудиями обошел вокруг и повторил: «Покажите флаг!» По мачте транспорта нехотя пополз вверх германский флаг. На палубах под брезентами стояли танки и пушки…

«Вот эти пушки они и устанавливают против нас», — думал Кабанов, наблюдая, как копошатся за Петровской просекой финны.

В лесу, на территории финнов, вспыхнуло и опало облако. Антоненко качнул самолет в сторону взрыва, понимая, что это облачко небезразлично генералу.

Кабанов погрозил ему пальцем, — Антоненко все время следил за пассажиром в зеркальце.

— Ничего, я аккуратненько, — прошептал Антоненко и выровнял машину над просекой.

В шхерах Кабанов отметил скопление мелких судов. Над иными островами он видел замаскированные вышки — наблюдательные и корректировочные посты. Кабанову стало ясно: это кольцо окопов, пушек, аэродромов, десантных баз, которыми финны все плотнее окружают Гангут.

На аэродроме Кабанова ждал Белоус. Кабанов вылез из самолета, с трудом распрямляя онемевшие ноги.

— Спасибо, — поблагодарил он Антоненко. — Умеете вы показывать с птичьего полета базу. Ну, вот что, друзья, — серьезно продолжал Кабанов. — Будем строить вам аэродром. Думаю, крепко придется повоевать. Крепко. Где, товарищ Белоус, спрячете самолеты в случае обстрела?

— В воздух поднимем, товарищ генерал.

— Поднять поднимете. А сесть не дадут. Под землю надо. Под землю. Нам предстоят серьезные дни… А вам, капитан, — обратился Кабанов к Антоненко, — надоест летать с южного берега в гости к семье. Возвращайтесь сюда совсем. Так и передайте вашему командованию: аэродром на Ханко будет!..

С аэродрома Кабанов поехал на Утиный мыс.

Гранина он не забыл. Его радовала слава гранинских десантов, но хорошо все-таки, что после войны Гранин вернулся в артиллерию: не изменил своему оружию!

— Все еще тянет на коня? — спросил Кабанов, зайдя к Гранину в домик, где висели над постелью кавалерийские клинки.

— Теперь я оседлал другого коня, товарищ генерал, — Гранин показал на мотоцикл с коляской, стоявший под окном.

Он предложил ехать по батареям на мотоцикле.

Кабанов с опаской втиснулся в коляску.

— У вас конь хуже, чем у Антоненко. — Кабанов подбородком едва не касался коленей. — Там хоть не трясет…

Гранин возил Кабанова с батареи на батарею. Он и боялся замечаний и ждал их. Замечания, конечно, будут резкими. Но они лучше разносов, на которые так щедр Барсуков.

Кабанов поругал Гранина за плохую маскировку батарей, сказал, что Утиный мыс прикрыт хорошо, а противотанковую батарею Прохорчука легко найти с воздуха, и неожиданно спросил:

— Над полуостровом летали?

Вопрос застал Гранина врасплох. Командиры батарей уже поднимались в воздух, обучаясь корректировке с самолета. Гранин же от полетов увильнул. Он боялся летать. Никто не сомневался в его храбрости, но он боялся высоты. Смешно сказать, но даже на вышку ему трудно было забираться — кружилась голова. Сколько раз он давал себе слово преодолеть этот страх, ездил на аэродром, но летать так и не собрался. Обо всем этом он, конечно, Кабанову не стал рассказывать. Он только ответил:

— Не пришлось.

— Напрасно! — рассердился Кабанов. — Вам это вдвойне необходимо. Во-первых, давно пора подготовиться к корректировке с воздуха. Как же вы научитесь помогать армейской артиллерии, если не знаете воздушной корректировки? А во-вторых, вы бы полетели вдоль границы и кое-чему поучились у них. Они там все копают и перекапывают. Проволоку поставили в двенадцать колов. Две линии обороны. Вокруг каждой орудийной позиции окопы. А вы построили пару дзотов на берегу и успокоились. Что же, думаете, пехота придет оборонять вас от десантов?

— Так я же давно, товарищ генерал, требую леса для дзотов, — вспыхнул Гранин. — Даже предлог выдумал, чтобы взять лес с Ханхольма: «Расчистить, говорю, нужно сектор обстрела». А ваш Барсуков отвечает: «Не ваше дело, дело саперов».

— Рубите и стройте! Я вам приказываю!

Кабанов заговорил вдруг тепло, как со старым соратником.

— Не слушай бюрократов, которые не разрешают тебе этим заниматься, и делай свое дело. Барсуков — человек знающий, но педант немыслимый! Но ты-то разве не чувствуешь, что война на носу?..

Проводив Кабанова, Гранин рассказывал:

— Вот это командующий! Так и сказал: «Гони всех в шею и руби леса столько, сколько твоей душе угодно. Нужно на блиндаж — руби на блиндаж. Хочешь баню строить — на баню руби». Вот это генерал!..

— А насчет полетов что он тебе говорил? — усмехнулся Пивоваров.

— «Начальника штаба дивизиона, говорит, пора сбросить на парашюте по меньшей мере с десяти тысяч метров, чтобы проветрить его вредный характер», — сердито ответил Гранин.

Но все же в один из ближайших дней он приехал на аэродром, к Белоусу.

— Леонид Георгиевич, дорогой, — упрашивал Гранин, — будь друг, покатай меня над полуостровом. В жизни не поднимался выше пятого этажа. А генерал приказал летать.

— Тебя на боевом или на «У-2»? — улыбнулся глазами Белоус.

— Хоть на телеге! Только не шибко высоко…

Первый полет, казалось, не произвел на Гранина большого впечатления: он ничего не успел разглядеть, переживая самый факт воздушного крещения.

— Трещит, как мой мотоцикл, — заключил он, вылезая из кабины «У-2».

В следующее воскресенье Гранин вновь пролетел с Белоусом над Ханко, уже разобрался кое в чем, привык и после полета сказал:

— Хорошая все-таки штука авиация. Идти бы мне в летчики…

— Да и теперь не поздно, — сказал Белоус. — Могу подготовить без отрыва от производства.

— Куда мне! — махнул рукой Гранин. — Всю жизнь мечтал служить в кавалерии, а попал на батареи. Теперь, говорят, глубже в землю закапывайся, жди со всех сторон противника. А ты говоришь — авиация! Нет, на земле как-то спокойнее.

Но, покидая аэродром, Гранин все-таки спросил:

— Как ты думаешь, выйдет у меня, если буду учиться летать?

— Руки, ноги, голова есть — больше ничего не нужно.

— Вот спасибо тебе, Леонид Георгиевич. Научи. Только молчок — никому ни слова. Засмеют, когда узнают, что учусь летать. Лучше уж потом огорошу сразу: самого генерала в воздух подниму. Ладно?

С тех пор Гранин по утрам навещал аэродром. Поездки были тайные, он выбирал для них ранние часы. Но стать летчиком ему не удалось. Не успел.

Многое огорчило Кабанова за ту неделю, что он знакомился с частями базы, но больше всего —