виновного.

— Я тебя стукнул, — вмешался Богданыч, чувствуя, что Щербаковского иначе не успокоишь. — Когда вернемся, дашь мне сдачи. Хорошо? А сейчас понесем скорей финна…

Из дота выскочил солдат, дал автоматную очередь и куда-то скрылся.

Стреляли со всех сторон. Шум перестрелки донесся и с дальних участков границы, где начали действовать остальные разведывательные группы. А из дота через амбразуру стрелял финский фельдфебель…

Алеша давно выполнил приказание Щербаковского и вернулся к финской проволоке, где Думичев стерег проход.

— От наших ничего не слышно?

— «Ползут, не шелохнет ветка…».

Алеша радостно шепотом подхватил:

— «Да что, говорит, на то, говорит, и есть, говорит, разведка…»

Он пополз по вражеской земле от бугорка к бугорку — вдоль брошенных матросами серых шинелей. «Как мальчик с пальчик возвращается из леса домой», — подумал Алеша.

Но вот последняя шинель. Дальше ориентиров нет. Алеша растерялся. Он не знал, в какую теперь сторону идти. И по привычке, выработанной за эти месяцы, он ощупал автомат, гранаты, заткнутые за борт бушлата, и пошел вперед, хотя не был уверен, что движется прямо. Так, плутая по чужой земле, Алеша забрел за финский дот.

Услыхав шум и голос Щербаковского, Алеша повернул в сторону. Он почти столкнулся с солдатом — беглецом из дота и ударом приклада свалил его. У дота стреляли. Алеша бросился туда. Он подскочил к амбразуре, из которой строчил автомат, и бросил в амбразуру одну за другой две гранаты.

Дот смолк. Но в то же мгновение Алеша упал раненый.

Щербаковский и Богданыч подхватили Алешу на руки и понесли к нашим окопам.

Позади шли другие матросы. Они несли связанного финна.

Щербаковский яростно требовал:

— Уберите этого М-маннергейма с глаз долой!

У окопа Сокура матросов встретил Хорьков.

— Ну и молодцы! С шумом, но дело сделали. Спасибо, Иван Петрович, спасибо.

Щербаковский спросил:

— Д-октор у вас в п-ехоте есть?

— А что случилось?

— Орленка ранили…

— Живо к машине! — приказал Хорьков. — Возле капэ роты ждет машина из военно-морского госпиталя. А пленного — ко мне. Развязать ему руки, ноги, он и так не сбежит!

— Знаю я их, г-адов! Он из-за угла н-ожом п-ырнет… Н-оги развязать, а руки — нет! — приказал Щербаковский матросам. — П-усть так идет!

Матросы развязали финну только ноги. Хорьков понял их состояние и молча согласился с решением мичмана.

Вяйне Кукконен очнулся от полученных тумаков лишь в штабе батальона. Первое боевое крещение не так уж плохо кончилось. Фельдфебель, если он жив, а если эта собака подохла, тогда второй солдат — они подтвердят, что Кукконен не сам сдался в плен, а его захватили в бою и нет оснований преследовать его семью. Теперь только бы выжить до конца войны и вернуться в Суоми целым и невредимым…

Кукконен на первом же допросе подтвердил, что в «Ударной группе Ханко» происходит смена частей. Маннергейм потерял надежду взять полуостров штурмом. Он приказал наиболее боеспособные полки перебросить под Ленинград, а сюда поставить пожилых резервистов.

— Слышите, товарищи? — оживился капитан Сукач, услыхав это признание. — Маннергейм решил взять нас измором.

Репнин спросил:

— Интересно бы, товарищ капитан, узнать у него: почему же они все-таки не штурмуют полуостров в последнее время? Почему вы так боитесь Гангута? — обратился Репнин к пленному, вспомнив, что тот знает русский язык.

— Кому охота идти на верную смерть, — ответил Кукконен. — Когда я пришел на фронт, меня сразу предупредили другие солдаты, что на Ханко такие укрепления, каких еще не видел мир.

— Неужели? — искренне удивился Репнин.

— Да, да, я вам правду говорю. Среди солдат ходит слух, что линия вашего генерала Репнина мощна, как линия Маннергейма на Карельском перешейке!

Все рассмеялись. Репнин смутился.

— Мало ваши солдаты знают про все наши линии. У нас тут тысячи таких линий, как Репнина. А если по всему советско-германскому фронту посчитать, так таких линий миллионы…

Вяйне Кукконен не понял, почему так смеялись русские солдаты и офицеры. Перед ним разложили карту боевого участка, и Кукконен стал наносить на нее все, чем интересовались русские разведчики…

Щербаковский и его товарищи донесли Алешу до командного пункта роты и передали на попечение дежурных медсестер.

Алешу уложили на носилки в санитарной машине. В темном кузове суетилась медсестра, совсем еще девочка.

Щербаковский беспокойно следил за ней: «Куда такой девочке справиться!» Ему сейчас все казалось неладным: и сестра молода, и машина тряская, ненадежная, и шофер — растяпа, без году неделя права получил, заедет, чего доброго, в ухаб…

— С-ам поведу, — Щербаковский отстранил шофера от машины. — С-адись в кузов пассажиром. Я п- ервого класса шофер.

— Да вы что, товарищ, в своем уме? — возмутилась Катя, выскакивая из машины и подбегая к кабине. — Не задерживайте. Раненого надо срочно доставить в госпиталь.

Это для Щербаковского был самый убедительный аргумент.

— Ну, смо-отри, шофер! Ты за него г-оловой отвечаешь. Если что, с-амого тебя в б-баранку скручу!.. И ты, сестрица, б-ереги орленка!

— Орленка? — голос Кати дрогнул. — Как его фамилия?

— Г-орденко Алексей. Самый храбрый разведчик из роты мичмана Щербаковского, отряда к-апитана Гранина. П-понятно, чью жизнь доверяем?

— Садитесь, товарищи, садитесь в машину, до госпиталя доедем, — всполошилась Катя. — Вы тут в кабине сядьте, товарищ мичман, рядом с шофером. А я в кузове поеду. Я лучше в кузове буду. Вам же на Утиный…

В кабину втиснулись Щербаковский и Богданыч. Остальные устроились кто на крыльях возле мотора, кто на подножках, и машина осторожно, не зажигая света, поехала к госпиталю.

В госпитале Щербаковский перечислил дежурному врачу все заслуги раненого, настойчиво требуя гарантий и ответа: когда Горденко вернется в отряд?

Врач заверил, что весь госпиталь будет бороться за жизнь Алеши. Но когда он вернется в строй, ответить трудно, потому что всех тяжело раненных приказано отправить в Кронштадт; в порту стоят тральщики, вот-вот они пойдут в Кронштадт, пусть мичман не мешает врачам, может быть, они успеют отправить Горденко с этими тральщиками…

— Вы мне п-про т-ральцы не объясняйте! — зашумел Иван Петрович. — Мне Г-орденко тут нужен, ж- ивой и здоровый. А то я самому К-оровину скажу, А-аркадий Сергеич не п-озволит орленка с Гангута выпроваживать!..

Щербаковский не знал в лицо знаменитого ханковского хирурга Коровина и потому, не обращая внимания на вышедшего в дежурку худощавого дядьку в серой, из грубого холста шапочке и в таком же халате, продолжал разоряться и требовать немедленного ответа: когда медицина вернет Алешу в строй?!

А дядька этот, хмуро взглянув на него, сказал: