к истине и борьбы интересов. Реальная наука — это система, характеризующаяся определенной структурой, определенными иерархиями престижа и власти. Ученым свойственны те же слабости и пороки, что и остальным людям. В частности, им свойственно, обманывая себя и других, выдавать личные и групповые интересы за стремление к истине. И вообще, поскольку мы не можем влезть со скальпелем в мозг человека и проанатомировать его побуждения, мы далеко не всегда можем сказать с уверенностью, определяется ли принятая им линия стремле­нием к истине или личным интересом. И все же наука остает­ся беспартийной.

Если единая политическая сеть будет построена по образцу научно-образовательной системы, она будет служить основным инструментом социальной интеграции, поставляющим руково­дящие кадры для законодательной, исполнительной и судебной власти, а также, вероятно, для верхушки производственной иерархии, ибо крупные производственные проблемы не отде­лимы от социальных. Разделение между политической сетью и указанными иерархиями власти, как и разделение между этими видами власти, не должно быть, конечно, ни в коем случае лик­видировано: не раньше, чем будет найдено более совершенное (и, очевидно, более сложное) решение проблемы управления в духе принципа структурно-функционального параллелизма.

Партийная система в политике постепенно становится ана­хронизмом. Во времена Французской революции деление об­щества на три сословия естественным образом вело к разбиению представителей общества на три партии. В современном демократическом обществе деление на сословия отсутствует: все граждане обладают равными правами. Четкое деление на классы в марксистском смысле также отсутствует: людей, которых нельзя без натяжки отнести к определенному классу, стало больше, чем 'классических' рабочих или капиталистов. Размытие границ между классами усиливается. Это не озна­чает, конечно, ликвидацию разделения труда. Напротив, разде­ление труда непрерывно углубляется, и именно поэтому увеличивается разнообразие социальных ролей. Мы имеем теперь перед собой непрерывный спектр социальных ролей, и разби­ение его на несколько категорий всегда будет условным и на­тянутым.

В этих условиях естественно строить единую политическую сеть, в которой был бы представлен весь спектр социальных ролей; фиксированное разделение на несколько партий, неиз­менное в течение десятилетий, представляет собой искусствен­ное явление, сохраняющееся как пережиток. Возникает ситу­ ация, когда партии существуют ради партий, ради самих себя. Они перестают быть органической частью одного из сословий или классов и превращаются в самодовлеющие профессиональ­ные организации, для которых важно, не кто за них голосует, а сколько за них голосует. Целью партии становится не пред­ставление чьих-то интересов и тем более не стремление к исти­не, а борьба за власть.

Разумеется, из политики никогда не удастся изгнать ни борь­бу за власть, ни своекорыстный личный интерес. Еще в мень­шей степени, чем в случае ученого, способны мы безошибочно разграничивать в случае политика стремление к власти ради истины и стремление к власти ради власти. Человек — не маши­на, а если и машина, то не нами сконструированная. Но поли­тическая партия — это машина. Зачем же нам конструировать такие машины, основной целью которых является стремление к власти? Не будет ли политическая система лучше, если будут допустимы лишь такие организации, которые не ставят целью борьбу за власть? Так, в сущности, обстоит дело в науке. Борь­ба мнений и разделение на партии происходят в науке вокруг конкретных проблем: партии возникают и распадаются по мере разрешения одних проблем и появления других.  Так будет и в политической сети при беспартийной системе. Ситуацию, ког­да партии существуют не в связи с конкретными проблемами, а как самостоятельные сущности, ученый рассматривает как извращение. Между тем, в многопартийной политической си­стеме это норма.

В политике, в отличие от науки, идеальной целью является не только стремление к истине, то есть к некоторым образом определенному общественному благу, но и соблюдение инте­ресов каждого гражданина, как он их сам в данный момент понимает, вне зависимости от общих идей. Это не подлежит сомнению. Но действительно ли для выражения этих интересов необходима организация? Лучший ли это способ? Ведь едва возникнув, такая организация приобретает свои собственные цели. В обществе высокой культуры, в обществе с огромным разнообразием социальных ролей и типов не является ли доста­точным для соблюдения индивидуальных интересов свободное участие каждого индивидуума в политике, в частности, участие в различных референдумах и голосованиях? Я могу предста­вить себе синтез в политической системе социализма двух схем принятия решений, о которых я говорил выше: борьба интере­сов будет осуществляться путем всеобщего равного голосова­ния, а согласование интересов — с помощью пересекающихся валентных иерархий.

Политические партии, борющиеся между собой за власть, приобретают черты военных организаций: появляется необхо­димость в партийной дисциплине, в секретности и т. д. В единой политической сети все это становится излишним, так как она нс противостоит как целое никакой другой организации. Она может позволить себе предельную открытость и либерализм, ей нет необходимости ни ограничивать появление различных группировок и фракций, ни даже регистрировать их каким-либо образом (снова напрашивается сравнение с научной систе­мой). Можно сказать, что беспартийная система в условиях широких политических свобод это не система без партий и не система с одной партией, а система с неопределенным числом партий. Здесь мы встречаемся с парадоксом, который можно назвать системной относительностью. Каждое множество можно рассматривать как одну систему, то есть единицу. Каждая единица представляет из себя некую систему, следовательно, состоит из множества подсистем. Когда мы сравниваем одно­партийную и многопартийную системы, имея в виду самый об­щий смысл этих понятий, то различие между ними становится условным, относительным. В многопартийной системе полити­ческие партии не являются изолированными: каждая учиты­вает политическую программу конкурентов, не говоря уже о коалициях, политике в парламенте и т. п. Поэтому можно ска­зать, что в своей совокупности они образуют единую полити­ческую систему, или сеть. С другой стороны, единая политиче­ская партия, или сеть, в условиях широких демократических свобод будет на деле состоять из различных групп, фракций, партий. Реальное различие между этими понятиями состоит в том, какая концепция политической жизни в них подразу­мевается, какую они содержат установку. Многопартийная система означает установку на борьбу за власть, беспартий­ная — на борьбу за идеи.

В демократических странах с многопартийной системой пе­реход к беспартийной системе не должен, конечно, совершать­ся путем запрещения политических партий и тем более путем запрещения всех партий, кроме одной. Это было бы грубым нарушением демократических свобод, и можно с большой вероятностью предсказать, что за ним последовали бы новые нарушения, вплоть до установления тирании правящей бюрократии. Заверения западных коммунистов в признании однопартийной' системы — это заверения в признании демократических свобод, и их надо приветствовать. Переход к беспартийной системе должен произойти под воздействием сил, лежащих в сфере культуры, а не в сфере политического управления. Вероятно, движение общественного сознания в сторону социализма повлечет все более отрицательное отношение к межпартийной борьбе в ее традиционных, зачастую весьма непривлекательных, формах, оправдываемых поговоркой: на войне, как на войне. В этих условиях можно представить, например, такие два пути развития событий.

1) Будет образована государственная надпартийная систе­ма — зачаток и основа будущей политической сети, обеспечи­вающая возможность всем гражданам, независимо от их партий­ной принадлежности и их взглядов, проявлять политическую активность. При наличии такой системы все большее число по­литиков предпочтет оставаться беспартийными, и будут созда­ваться какие-то новые