объяснении нельзя понять, откуда берутся энтузиазм, жажда к знаниям и интерес одаренных людей'.²² Простим советскому автору безбожное перевирание взглядов своих оппонентов — это обычная практика: ему и в голову не приходит, что жажда к знаниям может быть имманентным свойством человеческой личности...

Какой парадокс: Маркс в своей теории исходил из борьбы с товарным фетишизмом, обвиняя общество в том, что фети­шизм является частной религией граждан; последователи Маркса возвели тот же экономический фетишизм в ранг обязательной государственной религии. 

Одно из любимых слов советской пропаганды и учебников марксизма — это 'народ'. 'Народ — творец истории'. 'Народные массы — решающая сила исторического развития'. Но для советского человека 'народ' — такая же абстракция, такая же внешняя, безличная сила, как и 'бытие'. Чтобы установить связь между понятиями 'я' и 'народ', надо проанализировать, каким образом акт моей свободной воли может повлиять на народ в целом. Если анализировать эти информационные пути конкретно, то мы неизбежно приходим к понятиям об основных правах личности. Но это как раз то, чего советская идеология стремится ни в коем случае не допустить. Термин 'народ' ис­пользуется для того, чтобы затушевать роль личностного нача­ла. А что я? — говорит советский человек. — Я — как все.

Как трактует марксизм понятие о человеческой личности?

Раскроем 'Философский словарь' последнего издания. [23] Эта книга, между прочим, имеет свою предысторию. В сороковых-пятидесятых годах вышло несколько изданий 'Краткого философского словаря', очень точно отражавших боевой дух той эпохи. 'Краткий философский словарь' прославился тем, что в одно из его изданий вошел только что появившийся тер­мин 'кибернетика', и объяснен он был примерно так: реак­ционная лженаука, созданная лакеями империализма для отвле­чения трудящихся от классовой борьбы. Эта формулировка стала притчей во языцах и попортила много крови советским философам. Пришлось признать ее ошибочной. В относительно либеральную эпоху конца 60-х годов было решено составить новый словарь философских понятий. К работе были привлечены многие философы, слывшие вольнодумцами; для многих из них дорога в печать была в дальнейшем совершенно перекрыта, иные и эмигрировали. Новый словарь разительно отличается от старого. Исчезли бранные слова, стало видно же­ лание дать хоть какую-то информацию о 'потусторонней' философии.

Так вот, раскрываем этот либеральный словарь на статье 'Личность' и читаем:

'Человек, со своими социально обусловленными и индивидуально выраженными качествами: интеллектуальными, эмоциональными, волевыми. Научное понимание Личности опирается на марксистское определение сущности человека как со­вокупности общественных отношений. Отсюда вытекает, что свойства, присущие Личности, не могут быть врожденными, а в конечном счете определяются исторически данным строем общества...'

Стоп, говорим мы и протираем глаза. Личности без врож­денных свойств — это уже чересчур, даже для марксистов. Не может быть. Здесь что-то не так.

И действительно, присмотревшись внимательнее, мы заме­чаем, что между началом расшифровки, которую мы читаем, и заголовком статьи ('Личность') стоит цифра 1. Несколько ниже стоит цифра 2, и начинается вторая расшифровка:

'В психологии — каждый отдельный человек с присущими ему индивидуальными особенностями характера, интеллекта, эмоциональной сферы. К психологическим свойствам Лич­ности относятся...' и т. д.

Вот оно, оказывается, в чем дело! Для марксизма сущест­вует два разных понятия Личности. В истории и социологии личность — это совокупность общественных отношений. Лич­ности — не живые люди со своими врожденными и благопри­обретенными свойствами, а ходячие аспекты общественных отношений, как бы их олицетворения. Эти призраки, эти зом­би, подчиняясь объективным (еще бы не объективным — объек­ты ведь!) законам, определяют динамику развития общества. В психологии личность — это как раз то, что обычно и понимает­ся под личностью. Но к истории, к социальным проблемам это понятие не имеет ни малейшего отношения. Оно касается только ситуаций вашей личной жизни: скажем, когда вы ссо­ритесь с женой или идете лечиться к психоневрологу.

Трудно выразить яснее сущность тоталитарной философии.

Роль выдающейся личности в истории марксизмом не отри­цается, но она сводится к выражению 'объективной необхо­димости', причем какой-либо вполне конкретной необходи­мости. Представление о том, что будущее открыто перед нами, что оно есть результат нашего свободного — индивидуального и коллективного — выбора, это представление совершенно чуждо советскому стилю мышления. Когда наставники общества смотрят назад и объясняют нам то, что произошло, они в каждом повороте событий усматривают объективную необхо­димость — благо задним числом это сделать нетрудно. Когда они смотрят вперед, они заранее каждое будущее решение властей объявляют тоже объективной необходимостью. Твор­ческий акт, открытие, изобретение — все это также оказывается формами объективной необходимости. Изобретатель, согласно марксизму, не изобретает, а 'удовлетворяет объективную потребность в изобретении'.

Как всякий детерминизм и фетишизм советский марксизм не лишен доли мистицизма. Слова 'объективная необходимость' только по форме напоминают о науке, по своему содержанию это эквивалент Рока у греков и Божьей воли у христиан. И подобно тому как христианские монархи производили свою власть от Бога, вожди марксистского общества производят свою власть от объективной необходимости. Услужливые жрецы истолковывают объективную необходимость так, как им велено сегодня. Рядовой советский человек, как и человек средневековья, принимает прорицания жрецов с некоторой долей недоверия, но саму законность жречества, законность основных принципов и подхода он под сомнение не ставит. Исторический материализм подается ему как наука, а к науке он испытывает полное уважение и доверие; наука для него — нечто бесспорное, как Бог для средневекового человека.

Параллель между стилем мышления советского человека и человека средневековья до Реформации, которую я настойчиво провожу, — отнюдь не внешнее, а напротив, глубинное сходст­во при чрезвычайно различающихся внешних символах. Мы имеем здесь то же социальное мироощущение, ту же концепцию личности и общества, личности и истории.

Средневековый стиль мышления и средневековый стиль жизни поддерживают друг друга. Говорят, что если человеку настойчиво внушать, что он вор, то он в конце концов и впрямь становится вором. Когда человеку постоянно внушают, что бытие определяет сознание, то это бытие в конце концов действительно начинает определять его сознание. Его личностное начало выветривается, он становится рабом обстоятельств. А так как вокруг себя он видит таких же ущербных людей, как и он, живущих по тем же законам, что и он, то его вера в справедливость основного тезиса исторического материализма становится незыблемой — с вытекающими отсюда последствиями для его поведения. Круг замыкается. И уже невозможно разобрать: ведет ли себя советский человек столь послушно по­тому, что верит в истмат, или он верит в истмат для того, чтобы ему был удобнее вести себя послушно.

Ну а начальство?

Те, кто стоит на самом верху лестницы, которым никто не может ничего приказать — свободны ли они, ощущают ли они себя творцами истории?

Вряд ли. Для того чтобы творить историю, мало занимать высокое положение; надо еще уметь творить. Все, что мы знаем о наших вождях, заставляет думать, что они этого не умеют. А без этого умения, без глубокого понимания мира и проник­новения в будущее, люди остаются рабами обстоятельств. Они живут в сутолоке сиюминутных проблем, они только реаги­руют, делают только необходимое, чтобы сохранить свое поло­жение. Политика в этих условиях сводится к интриге. Движе­ние нашего общества не подчинено творческой воле человека, оно происходит само по себе, вслепую, стихийно.

Я говорил выше о разных марксистах. Я хочу теперь проци­тировать Жана Жореса: