ной'.

С этим я уж никак не могу согласиться. Я охотно верю, что ответ сирийцам по поводу 'арабской нации' долго обду­мывался и обсуждался. Но обсуждение шло, несомненно, в чи­сто политическом плане: отвечает ли интеграция арабов в дан­ный момент интересам Советского Союза. Пришли, очевидно, к выводу, что не отвечает. А затем поручили каким-то работ­никам аппарата сформулировать этот вывод в 'чрезвычайно схоластических терминах', подобрать необходимые цитаты и т. д. В Чехословакии советские руководители стремились из­бежать заразительного примера — опять-таки с политической точки зрения. А колхозная система была создана Сталиным для решения весьма практической задачи: централизованного управления и выжимания соков из крестьянства. И система эта в своем социальном аспекте не новая: это то, что совет­ские марксисты называют 'азиатским способом производства'.

Марксизм-ленинизм преподается во всех без исключения институтах, и отношение студентов к этой премудрости весь­ма показательно. Все знают, что не следует пытаться понять ее, а надо только произносить те слова, которые велено произ­носить. Иногда случается, что какой-нибудь добросовестный новичок пытается отнестись к этой науке всерьез как к науке. Он обнаруживает в ней внутренние противоречия и противо­речия с действительностью и начинает задавать преподавате­лям вопросы, на которые те отвечают путано и невразумитель­но, а иногда и вовсе не отвечают. Для однокурсников это слу­жит развлечением на фоне скучных занятий по 'общественным наукам'. Однако развлечение обычно скоро кончается, так как 'любопытный слоненок' обнаруживает, что его любозна­ тельность отнюдь не способствует получению хороших отметок. Напротив, за ним устанавливается репутация идейно незрелого, что может иметь весьма неприятные последствия. А чаще всего находится доброжелатель, который — жертвуя развлечением — объясняет товарищу, как надо относиться к марксистской теории... 

А как, собственно говоря, можно относиться к теории, если она находится в явном противоречии с действительностью?

Согласно теории, в промышленно развитых странах давно уже должна была произойти пролетарская революция, однако ничего такого не случилось и — как всем уже ясно — в обозримое время не предвидится.

Согласно теории, в капиталистическом обществе происхо­дит непрерывное обнищание — относительное и абсолютное — рабочего класса. В действительности же уровень жизни рабо­чих непрерывно растет, и он гораздо выше, чем в так называе­мых 'социалистических' странах.

Согласно известному высказыванию Ленина, производительность труда — это, в конечном счете, тот фактор, который опре­деляет прогрессивность общественно-политического строя и обусловливает его победу. В действительности же производи­тельность труда у нас намного ниже, чем в передовых капита­ листических странах. По сравнению с США у нас даже в про­мышленности производительность труда ниже по крайней мере в два-три раза, а в сельском хозяйстве — не менее чем в десять раз.

Согласно теории, немцы, стонущие под игом капитала в За­падной Германии, должны рваться в социалистическую Восточ­ную Германию. В действительности же миллионы немцев бежа­ли из Восточной Германии в Западную, и остановить это бегст­во удалось только с помощью пулеметов и колючей прово­ локи.

Согласно теории, мы живем в самом свободном и демокра­тическом государстве на земном шаре. А в действительности? И говорить не хочется. Все все знают...

Много раз мы были свидетелями того, как марксистско-ленинская теория служила оправданием для совершенно противоположных выводов. Достаточно вспомнить, как Сталин открыл, что по мере продвижения к социализму классовая борьба не затухает, а обостряется! Ленинская идея прорыва цепи мирового капитализма в слабом звене с целью дальней­шего расширения революции превратилась в ленинскую же идею мирного сосуществования стран с различным общест­венным строем. А ленинская ставка на новое, сознательное отношение к труду превратилась в ленинский принцип мате­риальной заинтересованности.

Нет, глупы и наивны были бы люди, которые в самом деле искали бы ответы на конкретные вопросы в такой теории. Советский руководитель-это кто угодно, но только не догма­тик, не доверчивый простак, который 'тычет в книжку паль­чик', чтобы найти решение волнующих его проблем.

Однако было бы большой ошибкой думать, что огромные деньги, которые тратятся на внедрение в сознание каждого советского человека марксистско-ленинской теории, тратятся впустую. И усиленная марксистско-ленинская выучка, кото­рой подвергаются работники партийного аппарата, отнюдь не проходит для них бесследно. Вопрос о взаимоотношении тео­рии с действительностью отнюдь не так прост.

Прежде чем служить для предвидения событий в окружаю­щем нас мире, всякая теория дает нам понятийный аппарат, язык для описания действительности. Верны или не верны окажутся предсказания, но язык теории остается. И мы видим действительность через призму этого языка, этих понятий. Здесь я опять могу с полным согласием процитировать уже упоминавшуюся выше статью Роберта Конквиста:

'Марксистско-ленинский язык, используемый правящей пар­тией, это не просто какая-то формула. Это единственный спо­соб, с помощью которого руководители могут представлять себе явления, с которыми они имеют дело. 'Каждый язык вырезает свой собственный сегмент действительности. И мы проносим этот язык через всю жизнь...' Это замечание извест­ного языковеда (Джорджа Штейнера) несомненно приложимо к использованию в политике, начиная с самого рождения, опре­деленного политического диалекта. Очевидно, советские ру­ководители просто неспособны думать в каких-либо других категориях'.

К сожалению, не только руководители. Этот язык и способ мышления навязываются, начиная с самого рождения, каждому гражданину тоталитарного государства. В функциях, выполняемых марксистско- ленинской теорией в советском государстве, можно выделить формальную и содержательную стороны. В XX веке государство не может обойтись вовсе без 'теории': надо же что-то говорить и писать, как-то объяснять события гражданам. Единая и единственно разрешенная государственная идеология — необходимый элемент тоталитаризма. Это символ веры. Его принятие без обсуждений и сомнений — 'причастие буйвола'. В этом аспекте идеология служит в качестве армейской формы — для отличения своих от чужих; содержание теории здесь роли не играет. Именно эта формальная роль теории отражена в замечании Дж. Кеннана, цитированном Р. Конквистом. Однако формальной функцией роль марксизма- ленинизма не исчерпывается. Эта теория и по своему содержанию чрезвычайно подходит тоталитарному обществу, необходима ему. В частности, я хочу подчеркнуть значение основополагающего прин­ципа исторического материализма: 'бытие определяет сознание'. Это — краеугольный камень, на котором зиждется тоталитарное сознание, теоретическое оправдание жизненного принципа: все равно ничего не сделаешь, плетью обуха не перешибешь. Позже мы уделим этому вопросу специальное внимание.

Казалось бы, явное противоречие между теорией и действительностью должно было бы дискредитировать теорию в глазах советского человека. Формальную функцию теории это противоречие, конечно, не нарушает. Но содержательную? Как можно совместить осознание противоречия теории и действительности с верой в теорию в целом? Не является ли это само по себе патологией?

В оправдание советского человека мы должны признать, что нет, не является. Ибо за исключением чисто математических теорий, никакие другие не являются полностью формализованными. Теории содержат иерархию понятий и принципов, переход от высших уровней к низшим далеко не всегда осу­ществляется путем однозначных, строго формальных выводов или вычислений. Напротив, на пути от высших принципов к непосредственно наблюдаемым явлениям приходится делать дополнительные допущения, приближения и т. п. Случаются и ошибки. Когда, например, физик обнаруживает противоречие между результатами своих экспериментов и теоретическими предсказаниями, он не спешит отвергнуть все здание теоре­тической физики. Сначала он будет проверять, не сделал ли он простой арифметической ошибки в вычислениях. Затем будет исследовать, учтены ли все