всегда спокойно и приветливо. Зейн-ад-дин осыпал проклятиями везира и шейх-аль-ислама. Арсланкул мол-чал, печально покачивая головой. Наконец он заговорил:

— Меня огорчает одно: когда-нибудь в наш великий город приедет из Рума, Индии или Китая ученый, подобный тому Челеби. Кто же тогда станет задавать ему вопросы?

— Шейх-аль-ислам собственной персоной! — со злостью ответил Зейн-ад-дин.

— Нет, он в науке слаб, как муравей, — возразил Арсланкул, не поняв шутки, и так многозначительно покачал головой, что друзья его не смогли удержаться от улыбки.

— В медресе для тебя нет места… Хорошо! Распространяй свои мысли письменно, — решительно предложил Зейн-ад-дин, немного успокоившись. — Бумага — неутомимые крылья мысли, она уносит их за моря и горы.

— Обязательно буду писать, обязательно! — решительно воскликнул Султанмурад.

Сад Джехан-Ара сверкал на солнце, которое с каждым днем грело все сильнее. Он переливался всеми цветами радуги, подобно крыльям павлинов, лениво расхаживавших парами возле хаузов. Казалось, его краски с каждым мгновением становятся все ярче.

В сверкающем золотом воздухе парили, описывая диковинные круги, воздушные плясуны — голуби. Хусейн Байкара, вытянув шею, любовался ими, пока глаза его не наполнились слезами. Появился слуга и сообщил, что, если султан прикажет, можно привести бойцовых баранов, недавно доставленных во дворец. Но Хусейн Байкара, накануне слишком много выпивший, чувствовал себя не совсем здоровым.

— Завтра устроим бой, — сказал султан и отослал слугу.

Потом он махнул рукой приближенным — «останьтесь здесь»— и пошел во дворец. Он приказал своему ишик-ага позвать главного врача Абд-аль-Хайи к опустился на золотой престол.

Султан Хусейн казался много старше своих лет. Зоркие, беспокойные глаза его ослабели, могучие руки, без промаха разившие врага мечом, по временам дрожали, прямая, как у льва, шея согнулась, спина сгорбилась. Правда, султан изо всех сил, старался держаться бодро.

Иногда к нему возвращалась прежняя энергия: он предпринимал походы против чужеземных ханов, протягивавших руки к его стране; или мятежников, желавших захватить власть в Хорасане; в нужную минуту он умел показать себя твердым и решительным. Но минуты слабости наступали все чаще, и врачи не всегда могли помочь государю.

Главный врач Абд-аль-Хайи с поклоном вошел в комнату. Тщательно соблюдавший предписание медицины, сделавший воздержанность одним из основных правил своей жизни, старик был крепок, как палка.

— Государь нездоров? Может быть, проверить биение благословенных жил? — проговорил, кланяясь, Абд-аль-Хайи приблизился к султану.

— Нет, дайте мне чего-нибудь возбуждающего-

— Я так и полагал, что вчерашнее не пройдет безнаказанно, — сказал врач и, пятясь, вышел из комнаты.

Когда возбуждающее средство начало оказывать действие, Хусейн Байкара принял главного везира. Маджд-ад-дин сел к нему ближе, чем обычно, и начал свой доклад. Он красноречиво доказывал, что население довольно, что все нужды войска удовлетворены. Потом он ознакомил султана с известиями, поступившими с границ, с письмами беков из туманов и вилайетов. Хусейн Байкара внимательно слушал, кивком головы выражая согласие. Он питал большое доверие к Маджд-ад-дину, сумевшему наполнить казну деньгами. Правда, везир, забрал в свои руки все дела и не допускал к управлению государством знатных беков. Только вчера его беки — Ибрахим Чегатай, Тенгри-Берди Саманчи и Ямгурчи — открыто выразили государю свое недовольство по этому поводу. Султан Хусейн кротко заметил своему везиру, — что с беками следует быть вежливым. Маджд-ад-дин ответил, что по нервности и вспыльчивости он может иногда, вопреки своей воле, кого-нибудь обидеть, но что преданность его государю от этого не уменьшается. Потом он таинственно понизил голос и сказал:

— Если позволите, я вас осведомлю об одном важном деле.

— Пожалуйста, говорите.

— Ходжа Афзаль, который здесь заявлял, что отправляется в Мекку, находится в Ираке, у Яку б бека. Его встретили с величайшим уважением и очень торжественно. Видите, какие козни строит ваш враг? Живу в Астрабаде, он широко расставляет сети коварства.

— Я нисколько не сомневаюсь в справедливости ваших слов, — недовольно сказал Хусейн Байкара. — Якуб-бек неискренен с нами. Он шлет послов к человеку, которого я изгнал из Герата, и оказывает ему внимание. Все это — проявление вражды

— По полученным сведениям. — снова заговорил Маджд-ад-дин, — дела в Балхе гоже нехороши. Хотя власть находится в руках Феридуна-мирзы, брат Алишера Дервиш Али, пользуясь молодостью и неопытностью царевича, заправляет всеми делами. О г младшего брата к старшему и обратно один за другим скачут гонцы. Я каждый день получаю донесения, об этом.

— Будьте начеку, чтобы не пришлось раскаяться, — нервно сказал Хусейн Байкара.

Маджд-ад-дин гордо выпрямился. Он заверил государя, что решительными мерами устранит зло, таящееся в Астрабаде.

Хусейн Байкара заговорил о событиях в Хисаре и новых происках Султана Махмуда. В разговоре он вдруг вспомнил о приказе шейх-аль-ислама.

— Что случилось? Все произошло без моего ведома. Студенты медресе и многие мударрисы очень взволнованы.

— Медресе и ханака Алишера Навои стали очагом смуты, — придав своему лицу скорбное выражение, заговорил Маджд-ад-дин. — Под именем науки и философам большинство мударрисов, назначенных Алишером, — поучают безбожию.

— Султанмурад, говорят, талантливый ученый, — с сожалением покачал головой Хусейн Байкара. — Жаль, что он сбился с пути истины.

— Да, он внушает студентам вредный вздор вроде того, что следует больше заботиться о судьбе дехкан и ремесленников, чем о государственной казне.

Хусейн Байкара предложил везиру усилить наблюдение за всеми медресе.

— В каждом медресе есть наши люди. В Ихласии их больше всего, — улыбаясь, сказал Маджд-ад-дин. Хусейн Байкара с облегчением поднялся. Он пригласил везира послушать с ним музыку и перешел в комнату, отделанную фарфором.

Ветер толкнул створки резного окошка и с треском захлопнул их. Бумаги, лежавшие на низенькой скамеечке, с шумом разлетелись: Низам-ад-дин, спокойный и беззаботный, послушный начальству и исполнительный старый чиновник, с трудом поднялся на ноги. Поглаживая затекшие колени, он собрал разбросанные бумаги и снова сел. Потом тщательно очинил перо ножиком, украшенным мелкой бирюзой, и обмакнул его в чернильницу. Чтобы испытать перо, он вывел на клочке бумаги несколько букв, затем принялся писать приказ деревенским старостам.

Дверь из соседней комнаты с легким скрипом отворилась. Низам-ад-дин положил перо на скамеечку и устремил на своего начальника тусклые глаза старого, знающего свое дело слуги.

— Нет больше желающих меня видеть? — спросил Навои.

— Нет. Последним был этот хромой дехканин. В вашем присутствии он сидел смирно, но вышел, я чувствую, как на крыльях. Я усмехнулся, а он подошел и шепчет мне на ухо: «Почему этот человек не стал