порежу. Не думай, я слов на ветер не бросаю!» Соланка делал все возможное, чтобы ни жестом, ни звуком не выдать, как сильно он испугался. В таких ситуациях нельзя ни показывать страх, ни вести себя вызывающе. Он должен найти золотую середину. Соланка постарался, чтобы его голос звучал ровно. «Это, конечно, будет для меня очень плохо, — попробовал он вразумить разбушевавшегося юнца, — но ведь и для тебя ничуть не лучше». После чего они уставились друг на друга. Соланке хватило ума проиграть этот турнир взглядов. «Ладно, сука, имел я тебя… — С этими словами парень, вооруженный ножом, скрылся в телефонной будке. — Привет, детка! Забудь его, детка. Я готов показать тебе такое, что даже не снилось этому тупому тюфяку. — Тут он начал напевать в трубку (Соланка узнал песню Брюса Спрингстина): —
Теперь это происходило снова. Только на сей раз имеет место личная неприязнь и ему ничем не помогут ни язык тела, ни владение голосом. А еще рядом с Соланкой спала женщина. Эдди Форд отошел к изножью кровати и начал расхаживать взад и вперед.
— Я знаю, что у тебя в голове, мужик, — заявил он. — Ты ведь у нас чертов большой любитель кино. «Линкольн-плаза» и все такое. Как же, как же! «Нож в темноте», второй фильм из сериала про Розовую Пантеру, в главной роли — милашка Эльке Зоммер. Я ничего не перепутал?
На самом деле фильм назывался «Выстрел в темноте», но Соланка благоразумно решил, что поправлять Эдди в такой момент не стоит.
— Все эти чертовы фильмы с ножами, — продолжал Эдди. — Миле нравится Бруно Ганц в фильме «Нож в голове», а по мне, так нет ничего лучше старой классики — «Ножа в воде», первой ленты Романа Полански. Муж поигрывал ножичком, чтобы поразить жену. Она запала на симпатичного блондина- попутчика. Чертовски скверная ошибка, леди. И кончилось все о-очень печально.
Нила зашевелилась и негромко вскрикнула во сне, что с нею часто случалось.
— Ш-ш… — Соланка погладил ее по спине. — Ш-ш, все в порядке.
Эдди понимающе кивнул:
— Надеюсь, она скоро к нам присоединится, мужик. Я просто жду не дождусь. — Тут он перешел к финальной части своего монолога: — Мы с Милой любим выставлять оценки фильмам. Ужасный, еще ужаснее, ужаснее некуда. Ее послушать, так ничего страшнее нет «Изгоняющего дьявола». Может, слышал, скоро выходит его новая версия. Все, что было отснято, без купюр. У-ух, что за вещь будет! Но я не согласен. Следует обратиться к старой доброй классике, к моему любимому Роману Полански. «Ребенок Розмари», приятель! Та еще детка — по мне! Хотя разве не вы у нас главный спец по деткам, профессор? Я не ошибся? К примеру, деткам, которые сидят у вас на чертовых коленках каждый чертов день. Что? Молчите? Ладно, так и быть, скажу иначе. Вы распускали ручонки и трогали то, что вам не принадлежит. И я считаю, что за это свинство вас надо примерно наказать. Вот. И молвил Господь: «Мне отмщение и аз воздам!» И я говорю вам: Эдди есть возмездие для вас. Профессор, не соблаговолите ли вы признать сейчас, когда мы сошлись здесь лицом к лицу, что именно это и есть наш случай? Мы сошлись лицом к лицу — вы со своей дамой, совершенно беззащитные, и я со своим большущим гребаным ножом. Я, который ждет не дождется случая отрезать вам яйца. Признайте же, что это очень похоже на чертов Судный день!
Киноиндустрия заражает людей инфантилизмом, мелькнуло в голове у Соланки, или же склонные к инфантилизму личности выбирают для себя кинопродукцию определенного рода. Возможно, повседневность, с ее спешкой и перегруженностью, оглушила людей, притупила их ощущения, и они обращаются к упрощенному языку кино, чтобы вернуть себе способность чувствовать. В результате множеству взрослых людей опыт киногероев кажется более реальным, чем тот, который можно почерпнуть в окружающем мире. Для Эдди словесные импровизации в духе киношных злодеев естественнее простой человеческой речи, даже самой грозной. В своих собственных глазах он — Сэмюэл Л. Джексон, готовый пустить в расход очередного мерзавца. Он видит себя «человеком в черном», которому цвет костюма заменил имя, который полосует связанную жертву под мотивчик «Ты меня сразила наповал». Однако нож в его руке самый что ни на есть настоящий. И боль будет самой настоящей. И смерть, которая рано или поздно наступит, тоже наступит не в кино, а в жизни. Молодой безумец, размахивающий в темноте ножом, вполне реален.
Нила проснулась и теперь сидела рядом с Соланкой, натягивая на себя простыню, — совсем как в кино.
— Ты его знаешь? — шепотом спросила она у Соланки.
Эдди расхохотался.
— Ну конечно, милейшая дама, прекрасно знает, — сквозь смех проговорил он. — У нас есть еще немного времени, чтобы поиграть в вопросы и ответы. Мы с профессором
— Эдди, — в дверях стояла Мила (алые глаза, синие волосы, настоящая жуть) и с упреком окликала жениха, — ты украл мои ключи. Он украл мои ключи, — пояснила она, обращаясь к сидящему на кровати Соланке. — Должна перед вами извиниться. Он, знаете ли, человек, притом глубоких чувств. Я люблю это в мужчинах. И эти чувства становятся особенно сильными, когда речь идет о вас, профессор. Что, впрочем, вполне объяснимо. А вот нож… Так нельзя, Эдди. — Мила обернулась к жениху. — Не-ль-зя. Как же мы сможем пожениться, если ты угодишь за решетку?
Пристыженный Эдди переминался с ноги на ногу, точно нашкодивший школьник во время разноса директора. Всего мгновение — и взбесившийся пес-убийца превратился в жалобно поскуливающую собачонку.
— Подожди снаружи! — приказала Мила, и Эдди без единого слова послушно поплелся вон. — Он подождет меня на улице, — пояснила укротительница Соланке, полностью игнорируя другую женщину рядом с ним. — Нам надо поговорить.
Другая женщина, однако, не привыкла, чтобы ее оттесняли на задний план, изгоняли со сцены.
— Что значит «украл мои ключи»? Откуда у нее ключи от твоей квартиры? — допытывалась Нила. — Что он имел в виду, когда сказал, что вы коллеги? Что она хотела сказать, когда заявила, что «это вполне объяснимо»? Почему ей надо с тобой поговорить?
Ей надо со мной поговорить, мысленно ответил Малик, потому что, по ее убеждению, я думаю, будто она соблазнила собственного отца, тогда как я знаю, что отец сам соблазнил ее. Я не сразу до этого додумался, долго разбирался, можно сказать, провел полевые исследования. Он драл ее каждый день, как козу, — здоровый мужик, — а потом бросил. И поскольку она разрывается между отвращением к нему и любовью, то с тех самых пор присматривает себе кавер-версии, новые аранжировки, имитации жизни. Она как никто знает пути и обычаи своего века, века симулякров и подделок, в котором синтетика может доставить мужчине или женщине любое известное наслаждение, защитив их от болезни и чувства вины, — лоу-кэл, низкокалорийная, лоу-фай, низкопробная, потрясающе фальшивая версия неудобного, грязного и грубого мира реальной крови, настоящих потрохов. Иллюзорный опыт, который так хорош, что ты готов предпочесть его подлинному. Вот чем я был для нее — суррогатом.
Часы показывали семнадцать минут четвертого. Мила, как была, в плаще и ботинках, присела на край кровати. Малик Соланка застонал. Беда всегда приходит, когда ты беззащитен, и ослепляет тебя, словно любовь.
— Расскажи ей, — потребовала Мила, наконец-то признав существование соперницы. — Объясни, почему дал мне ключи от своего маленького королевства. Расскажи про подушку на коленях.
Было очевидно, что Мила отлично подготовилась к схватке. Она расстегнула плащ, позволив ему соскользнуть на пол, и оказалась в коротенькой кукольной ночнушке. Отличный пример того, что и одежда может быть грозным оружием: раненая Мила скинула плащ, чтобы убить.
— Ну же, папи, — настаивала она, — расскажи ей про нас! Расскажи о своей дневной красавице Миле.
— Да уж, будь любезен! — подхватила мрачная Элеанор Мастерс-Соланка.
Она включила свет и прошла в комнату в сопровождении грузного, седеющего очкарика, моргающего сыча, буддиста чертова, бывшего приятеля Соланки Моргена Франца.
— Уверена, это позабавит всех нас, — продолжила Элеанор.
Отлично, подумал Соланка. Похоже, мы придерживаемся политики открытых дверей. Пожалуйста,