- Хочу, чтобы вы прокатились в седле, - сказал конь Трактор. - Теперь я буду работать с самим товарищем Подковыриным.

Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.

Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло - вещь удобная, но взрослая, юлить на нём не нужно.

Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.

Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.

- Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, - сказал конь Трактор.

А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.

Гришка подумал вслух:

- Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне... Неужели ромашки?

- По-моему, незабудки, - возразил конь.

- Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они всё выше, всё больше становятся. А там, вдали, - смотрите, смотрите! ромашки как георгины.

- Может быть, - кивнул конь. - По-моему, незабудки, но каждый видит своё... Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?

- Прямо! - крикнул Гришка.

- Значит, приехали. - Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать. - Не беспокойтесь, обратно дорога простая. - На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошёл рысью.

- И не страшно вам? - спросил Аполлон Мухолов пролётом.

- Нет, - сказал Гришка.

Аполлон Мухолов сел на ветку и всё подпрыгивал, словно ветка была горячая.

- Ну, ну... Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь... Сейчас я влюблён окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.

- Вы говорили, что счастье в полёте.

- Я и сейчас говорю... - Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза. - Григорий, я выяснил окончательно, мой полёт - вокруг моего гнезда... Вдаль я уже один раз летал. - Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И всё быстрее, быстрее...

Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают - рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:

- Спокойнее, Гришка... Мы вокруг... Мы с тобой...

У ручья прозрачного, что выбивался из-под вывороченной бурей сосны, увидел Гришка маленького человечка с красными, как морковь, волосами. Человечек и до колена Гришке не достигал, но был уже стар. Сидел он на камне, руки его отдыхали на сухих коленях, как у всех стариков, которые много на земле наработали.

- Здравствуйте, - сказал Гришка.

- Здравствуй, - сказал человечек. - Извини, у меня как раз перекур кончился. - И, поклонившись Гришке, ушёл в лесные тени и блики.

Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились всё больше и больше.

Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из неё осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.

- Слышишь, Гришка, - раздался тоненький звонкий голос. - Не опасайся, ступай.

От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.

- Дыши легче, - сказал тоненький звонкий голос. - Меня карась Трифон послал. Сказал: 'Шлёпай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идёт. Она его ослепить может, обескуражить'.

Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног весёлого лягушонка.

- И не бойся, - сказал лягушонок. - Ступай вперёд. - И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.

Гришка шёл по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово - Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как 'радость', 'щедрость', 'великодушие'. А такие слова, как 'слава', 'триумф', 'непреклонность', перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушёвывались, теряли чёткие очертания.

Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.

- Хватит для первого раза, - сказал ему лягушонок. - Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота... Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.

- Сейчас... - Гришка ещё раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошёл.

Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлетным.

Деревня стояла недалеко. За мостом.

В избе дядя Федя рубашку гладил. Шлёпал наслюнённым пальцем по утюгу, дул на ошпаренное и брюзжал:

- Пестряков, не маши веником - подметай. Из углов захватывай.

Девочка Лиза посуду мыла.

Козёл Розенкранц и щенок Шарик с букетами толкались на автобусной остановке.

Гришке дядя Федя скомандовал:

- Сейчас же умойся, причешись, чистую майку надень и все ссадины йодом смажь.

Гришка спросил с ходу:

- Товарищ Гуляев приезжает?

- Мама твоя приезжает, - ответила ему девочка Лиза. - Ух, бестолковый...

И Гришка взлетел. Свободно и просто. Легко и стремительно. Всё выше и выше. И беспредельно. Уже понимал Гришка, что лишь разговоры о счастье всегда одинаковые, само же счастье бывает разным, что летать от счастья не обязательно, в некоторых случаях даже вредно, можно просто присесть в уединении и долго глядеть на свои усталые руки, можно даже заплакать.

Чтобы не теребить это слово попусту, Гришка спрятал его в самые чистые кладовые сознания. Пусть там находится до особого случая.