- О товарище Гуляеве рассказать вкратце? - воскликнул дядя Федя. Бестактный ты человек, Гришка! Жизнь товарища Гуляева - это целая жизнь. О ней роман в трёх томах написать возможно, кинофильм в тридцати сериях! А ты говоришь - вкратце! - Дядя Федя от возмущения забрался на лавку с ногами. Расчесал бороду. Волосы на голове подёргал, причинив себе боль. Таким образом дядя Федя сдерживал нервы, чтобы не распалиться. - Ух, Гришка! Таких людей наизусть нужно знать. Ленивый ты, мало читаешь... Когда товарищ Гуляев этот колхоз после войны из ничего поднял, начальство на автомобилях к нему приезжало здороваться. А сам товарищ Гуляев на лошади...

Гришка спросил обиженно:

- Почему же на лошади?

- На лошади председателю сподручнее. Лошадь и через овраг перейдёт, и через лесок, через грязи и снеги... Ещё он лошадей любил и ценил людей, которые лошадей уважают... Один молодой конюх, форменный щенок, уснул с папиросой в конюшне. Конюшня огнём занялась, а сушь. Конюшня как факел горит. Товарищ Гуляев сам коней из горящей конюшни спасал. И щенок тот, молодой конюх, тоже. Оба сильно обгорели. Рядом лежали в больнице. Товарищ Гуляев того молодого щенка от суда спас и сказал ему:

'Колька, после больницы в сельскохозяйственный техникум ступай. Ты хорошим сельским хозяином будешь. А что проспал один раз, то на будущее недосыпать тебе никогда. Забота тебе спать не даст'. Ты, Гришка, когда встретишь нашего председателя, Подковырина Николая Евдокимовича, приглядись. Он всегда с красными глазами. Они у него от того пожара красные и от недосыпания. Колхоз он ведёт строго. Говорят, каменные дома с паровым отоплением строить нацелился. По проекту известного архитектора В. С. Маслова.

- А товарищ Гуляев? Он, что ли, помер?

- Как помер? Товарищ Гуляев помер?! Ну бестактный ты, Гришка, ну беспардонный! Он же с Пашкой нетрясучий транспорт испытывал! - Дядя Федя задышал шумно, выпустил с этими вздохами все слова, вредные для педагогических целей, и продолжил: - Когда Подковырин выучился и себя проявил, товарищ Гуляев собрал свой мешок солдатский и ушёл поутру. Одни говорят, что ушёл он искать Весеннюю землю. А зачем ему - она у него давно найдена. Она в нашей местности. Сильной красоты земля... Я-то знаю, и Пашка знает - пошёл товарищ Гуляев сначала на Кавказ, к нашему однополчанину Нодару Чхатарашвили, сердце у Нодара больное. Потом товарищ Гуляев в Рязань пошёл, потом в Латвию, потом в Моздок и Сарыкамыш, потом посетил острова Гулевские Кошки и город Прокопьевск. Всех своих бойцов обойдёт и придёт назад. Здесь его место - его последний край...

Когда Гришка снова явился к художнику-живописцу Мартиросяну позировать, спросил с порога, вежливо поздоровавшись:

- Вы знаете, где Весенняя земля?

- Знаю, - ответил художник.

- Почему же вы другим не говорите, как туда попасть?

- По той дороге, по которой я шёл, уже никто туда попасть не сможет. Туда каждый свою дорогу ищет.

- Найти бы, - сказал Гришка и размечтался.

Художник сказал:

- Вот так. Хорошо. Теперь ты сам на себя похож. В самый раз писать красками. - Он посмотрел на Гришку пристально, набрал на широкую кисть голубой краски, кинул её в то место, где были намечены Гришкины глаза. Глаза, - сказал художник Мартиросян. - Вот это очи.

Однажды радостная девушка-физкультурница, вернувшаяся в Ленинград с победой, подняла Гришку на вытянутых руках и спросила:

- Зачем тебе столько глаз?

- Всего два, - сказал Гришка.

Девушка вздохнула мечтательно:

- Мне бы такие! Они выходят за рамки.

Глаза у Гришки были большие. На лице они помещались, конечно, ещё оставалось место для носа и для веснушек, но удивление перед жизнью светилось в них так ярко, что Гришкины глаза действительно выходили за рамки, как иногда под влиянием атмосферы становятся громадными голубыми лунами простые уличные фонари.

- Вчера, сегодня и завтра, - пробормотал художник.

А Гришка спросил:

- В чём дело?

- В том, что искусство - это вчера, сегодня и завтра. - Художник Мартиросян вытер кисть заляпанной красками тряпкой. - Кажется, всё, сказал он. - Вернее, всё на сегодня.

Гришка подошёл к портрету и вздрогнул. Смотрел на него с полотна вчерашний Гришка, худенький, и сегодняшний, исцарапанный. Чувствовалась в сегодняшнем крепнущая становая ось. И завтрашний, задумчивый, непонятный для Гришки. Художник пошёл кисти мыть на улицу, чтобы не налить скипидара на пол. А Гришка всё смотрел на портрет.

На заднем плане земля вздымалась горбом, словно в самом начале взрыва. И по этой земле бежали лошади, совсем синие. Синий цвет, чистый и прямодушный, незамутненно разгорался в Гришкиных потемневших глазах.

- Слышь, - сказал Гришка портрету. - Давай поменяемся ненадолго. Ты сюда, а я там побуду.

- Залезай, - сказал Гришка с портрета.

Синие кони умчались.

Бугор опал, превратившись в ровную светлую землю.

- Почему так? - спросил настоящий Гришка.

- Потому, - ответил Гришка, вылезший из портрета. - Кроме вчера, сегодня и завтра, существует ещё послезавтра. Но это не все разглядеть могут сквозь туман своих личных желаний.

'И этот говорит непонятно, - подумал Гришка. - И вообще он мало на меня похож. Меланхолик какой- то'.

Пошёл Гришка в деревню. А она другая - послезавтрашняя. Каменная, с чистыми скверами, плиточными тротуарами. Вместо деревянной столовой просторное кафе с летней верандой. На стеклянном клубе афиша красным по белому: 'Гастроли знаменитого певца баритона Пестрякова Валерия'. А у афиши взрослая Лиза стоит в медицинском халате. Шепчет грустно:

- Валерка-то Пестряков... Вот обрадуется, меня увидит... Может быть, и Гришка придёт. Все соберёмся...

В берёзах молодые воробьи галдят. Только и слышится:

- Иммануил Кант... Шопенгауэр... Заратустра...

- Григорий! Рад вас увидеть! Познакомьтесь - моя семья. Умные, чертенята. - Мухолов Аполлон спустился на нижнюю ветку. Был он уже плешивым и толстобрюхим. - А вы, Григорий, не изменились. Странный феномен...

- Это я ещё маленький, - объяснил Гришка. - А вот кем я буду, когда вырасту? Вы не знаете, случаем? -