нелегко.

Четырехлетний Вася здесь впервые. Он смущен. Ни на кого не глядит, варит понарошку гречневую кашу. Варит просто так, на словах. Поварил пять минут и расплакался: «Домой хочу».

Призвала его маму. Теперь он замкнулся на ней, нас ни видеть, ни слышать не желает.

Несколько занятий провел при маме, в основном играя в уже слепленные детьми игрушки.

На третий урок явился сам, без мамы. Щеки надуты, пунцовые, губы сложены в трубочку. Вася приготовился что-то сказать. А вот что: – Я вас никого здесь не знаю. Я вас стесняюсь здесь.

— Тогда давай знакомиться. Я — мама, ты — мой папа, Никита — младший сын, Аня — моя дочка, а Саша — генерал. Такая у нас веселая семейка.

— Я — папа? — переспрашивает.

Подтверждаю:

— Ты — мой папа, а Анин дедушка.

Вася серьезно обдумывает мое сообщение. Кажется, роль моего папы пришлась ему по душе.

— Никита, ты сын? — спрашивает по-отцовски строго.

— Сын.

— Ты меня любишь?

— Еще не знаю, — отвечает Никита достойно.

— Мы одна семья? — обращается Вася ко мне.

— Да.

— Почему тогда он не знает?

Спас нас Саша-«генерал». Я нарочно назначила его генералом. Саша старше всех, и он юморист. В свои шесть лет он бы не стал играть в «детские игры», вот я его и выделила из несолидной игры «смешным» назначением. «Генерал» утешил моего «папу»:

— Вася, я тебы люблю. Никита еще не решил, он тебя на следующем уроке полюбит.

Так Вася прижился в нашей семье. Игра в папы-мамы-бабушки-дедушки скоро была забыта, зато Вася перестал стесняться, стал своим человеком.

История с Васей еще раз убеждает в том, насколько важна для детей семья, насколько дух тепла, защищенности ассоциируется у них с семьей.

В нашей группе-семье хорошо разным детям — и здоровым, и не очень, и реактивным, и тугодумам. Несомненно полезна такая атмосфера физически неполноценным детям. Они быстро адаптируются в дружественной среде, где никто не смеется над хромотой или косоглазием (малыши не замечают физических дефектов, они принимают все как должное), где им обеспечены равные со всеми условия.

Но наше братство кому-то не по нутру. Очередная новость: перестали ходить в студию два брата — пятилетний Костя и четырехлетний Федя. Им-то как раз необходимо заниматься лепкой. Из-за глаз. У каждого заклеен пластырем здоровый глаз, чтобы во втором, слабом, эффективнее восстанавливалось зрение. Свободные от пластыря глаза нуждаются в тренировке.

— Почему они перестали ходить? — спрашиваю завклубом.

— Они всем мешают, и мать с претензиями.

— Их отчислили?

— Да. Пусть она свои претензии высказывает в другом месте. Надо сокращаться. По-хорошему никто не понимает. Значит, буду действовать в административном порядке. Нигде нет такой свободы, как я вам предоставляю. Пойдите, посмотрите на Курской — по 16 человек в группе. Так больше дело не пойдет.

Что же это такое в самом деле, думаешь, возвращаясь с работы домой. Сколько лет общество в лице конкретных чиновников губит все, что мы с такой любовью создаем! Или я — неудачница? горькими раздумьями не хочется ни с кем делиться. И, переступая порог своего дома, я с ходу начинаю рассказывать мужу и детям про Васю, как он пытал Никиту, любит тот его или нет, и как нас спас Саша-«генерал». Детям нравятся такие истории; мужу нравится, что я наконец пришла домой с «событиями», и он расспрашивает про Лизу и Юту, Арама и Аню.

Я изображаю в лицах, и как говорили, и что говорили. Это успокаивает, позволяет глубже упрятать боль, в первую очередь от самой себя.

Снова – про Фридл

Пока пишу о творчестве и созидании, разрушают то, о чем пишу…

Все чаще обращаюсь к Фридл, спрашиваю ее, как она все это вынесла, как в условиях концлагеря, перед лицом неотвратимой гибели, смогла заниматься с детьми искусством, обучать их композиции по системе И. Иттена.

Фридл молчит. За нее говорят рисунки убиенных детей, два картона с яркими цветами да несколько страничек наскоро записанной лекции. Как громко звучат теперь во мне эти голоса!

Рельсы, по которым «транспорты смерти» увезли Фридл с детьми, заросли травой. Кое-где еще виднеется их тусклое выржавевшее железо.

Эти же рельсы на рисунках детей обрываются у края листа, они никуда не ведут.

Терезин. Военная крепость, окруженная валами и стенами. В мирное время численность города не превышала 2500 человек. В гетто проживало одновременно от 11 000 до 65 000 евреев. Терезин — транзитный лагерь, в котором находилось около 140 тысяч человек.

33 430 человек умерло в Терезине от голода, болезней, нечеловеческих условий существования. 87 тысяч было отправлено в Освенцим. 3100 человек пережило Освенцим. 18 000 детей прошло Терезин.

Из 15 000 детей, отправленных в Освенцим, вернулось менее ста. Из детей младше 14 лет из Освенцима не вернулся ни один.

Привожу эти цифры для того, чтобы можно было представить (если такое можно представить!), в какой обстановке учила Фридл детей.

И что еще более потрясает — она учила их систематически. В большинстве своем это были девочки десяти — шестнадцати лет из дома Л-410. В Терезине не было названий улиц. Одни номера. Номеров было много: улицы, дома, блоки, нары, люди — все строго учтено. Самым страшным из номеров был транспортный — тот, что выдавали перед отправкой «на Восток».

Фридл жила в доме девочек, в маленьком закутке, в торце здания. Глядя на эту «жилплощадь» сегодня, невозможно понять, как здесь умещался весь человек целиком. Но Фридл была маленькая, щупленькая; наверное, ей хватало места. Говорят, что там еще была табуретка и что выглядело все это даже уютно. Возможно. Например, знаменитый чешский писатель-юморист Карел Полачек жил в загоне для коз. И тоже был весьма доволен, что имеет такую «романтическую» квартиру. Вечером он приходил к мальчикам из дома Л-417, читал им лекции о русской литературе. Он любил Гоголя. Не с его ли подсказки поставили в Терезине «Женитьбу»?

«Здесь можно было бы жить прекрасно, среди замечательных людей, если бы не постоянный страх, что нас отправят дальше», — писала Фридл в одном из последних писем.

В ночь перед отправкой в Терезин она красила полотно в разные цвета. О чем она думала в ту ночь, перед депортацией? А вот о чем: сразу же по прибытии поставить с детьми спектакль. Если дети спрячутся под зеленое полотно, будет лес… С такими идеями шла она пять километров от Богушовиц до Терезина, несла на себе 50 кг ноши — бумагу, краски, карандаши, ткани.

В благодарность за теплые вещи, что дал ей в дорогу сосед Йозеф Вавричка, Фридл подарила ему картину. «Гитлер приглашает меня на свидание», — сказала Йозефу Фридл. Вавричка смутился — слишком ценный подарок. «Что вы, я писала это всего четыре часа», — махнула рукой Фридл.

Уроки рисования происходили на чердаке дома Л-410. По воспоминаниям Евы Штиховой-Бельдовой, которая короткое время была ученицей Фридл и ее помощницей (помогала подписывать рисунки), на чердаке стояли стол и две лавки. Их смастерил муж Фридл — Павел Брандейс.

Бумагу для рисования добывали, где могли; большая ее часть — оборотная сторона чертежей. Они остались от учеников бывшей Терезинской школы. В 41-м году жителей Терезина выселили, чтобы освободить место для «отребья человечества», предназначенного к скорейшему истреблению.

«Гитлер дарит евреям город!» — широкий жест фюрера разрекламировали нацистской пропагандой. В этом городе следовало жить. Вот только как?!

Детские рисунки, конспект лекций Фридл для учителей и педагогов — все это было найдено в домах и бараках Терезина после войны. Папки, в которые Фридл аккуратно складывала детские работы, не