способность использовать глубину структуры английского языка поражает в Бродском (хотя случается, что этот мастер языковой адаптации берет неверный тон в неродном языке [282]); «Мелодия Белфаста» (Belfast Tune), в частности, демонстрирует даже восприимчивость к каденциям ирландской речи.

Надеюсь, мой последующий анализ «Мелодии Белфаста» (Belfast Tune) показывает, что попытка точно определить его место в родовой группе, к которой оно не может не принадлежать (а это лирическое размышление иностранного поэта, вдохновленного коротким визитом в Белфаст), никоим образом не умаляет достоинства стихотворения; mutatis mutandis, возникает желание сравнить стихотворение с произведениями на аналогичную тему, написанными другими поэтами, которые побывали в том же месте и тоже на короткое время. В самом деле, это один из тех случаев, когда во «внешних параметрах» вдохновения для (очень разных) поэтов, обращающихся к одной и той же теме, может быть найдена значительная доля общей основы. Если бы мы задались целью набросать типологическую поэтику произведения о Белфасте, созданного приехавшим с визитом поэтом, то нам пришлось бы скомпоновать непосредственный контекст стихотворения, конкретные впечатления с учетом более широкого, однако более трудноопределяемого контекста отношения автора к городу и представлений о нем, предшествующих визиту. Далее можно было бы сказать, что сам творческий процесс имеет в общих чертах четыре грани: (1) преконцепция; (2) визит; (3) реакция на визит; (4) творческое воскрешение визита в поэтической форме. Для каждого из этих четырех моментов характерно взаимодействие постоянных и переменных величин как в ситуативном, так и в творческом контексте. Предварительное знакомство с «Мелодией Белфаста» (Belfast Tune) на фоне стихотворения Евтушенко «Пушкин в Белфасте», которое является его тематическим предшественником, может оказаться поучительным в этом отношении, а также подготовить к более детальному анализу стихотворения Бродского, которому посвящена остальная часть этой статьи.

Евтушенко приехал в Белфаст в октябре 1974 года сразу же после провала забастовки деливших власть Исполнительного комитета и Совета ольстерских рабочих, когда довольно часто происходили беспорядочные взрывы, особенно в пабах. Военное присутствие чувствовалось повсюду, и не было надежды на то, что положение исправится политически или, как было в 80-х, что насилие примет более предсказуемые формы с подсчетом ударов по военным целям. «Холодная война» все еще задавала модель отношений между Востоком и Западом; высланный Солженицын со своей громогласной критикой был центром сопротивления; Евтушенко удалось сохранить репутацию «овода» советской политики, но сам он не перешел грань диссидентства. Хотя время от времени он высказывался в духе глобального гуманизма, иногда довольно откровенно, это никогда серьезно не угрожало его положению официального поэта, и, имея возможность путешествовать по всему миру, он сочинял стихи, удивительно разнообразные тематически и по месту действия. Неизбежно упрощенное отношение Советского Союза к конфликту в Ольстере к этому времени уже было жестко определено: проблема Ольстера — проблема позднего колониализма или империализма, ирландцев в Ольстере притесняли и держали под контролем грубой силы британской армии[283]. С этой точки зрения, официальная линия Советов, излагаемая в газетах «Правда» и «Известия», заключалась в широкой поддержке республиканской оппозиции и status quo в Северной Ирландии, а политическая позиция ольстерских протестантов в конфликте встречала мало понимания: конфликт считался интернациональным. Есть множество подтверждений такого заданного отношения в стихотворении «Пушкин в Белфасте». Стихотворение начинается словами Евтушенко-туриста в Белфасте, где поэт был «кажется, бестактен, / и фотоаппарат я взял некстати, / им по-туристски зренье заменя, / и вот, ругаясь по-английски матом, / за это замахнулся автоматом / прыщавенький солдатик на меня»[284]. Однако необщепринятая позиция Евтушенко (по советским официальным стандартам) состоит в том, чтобы видеть всех жертвами конфликта: он понимает: «Несчастный мальчик… Не его вина..». Солдат — в плену «старинной распри христианской». Несмотря на это, Евтушенко присоединяется к общепринятому взгляду стороннего наблюдателя на жизнь в Белфасте: там живут «…среди всех уличных убийств, и бомб в конвертах, / и динамитом пахнущего ветра, / и страха перед тем, что впереди», что является преувеличением даже для 70-х.

Бродский посещает Белфаст 10 лет спустя в самом начале горбачевских реформ. Его статус как русского, так и всемирно известного поэта уже устоялся. В то же время конфликт в Северной Ирландии и образы насилия, с ним связанные, стали к тому времени трюизмом. Читатели Бродского — англоговорящие, и им не требуется разъяснения проблемы; не встает вопрос и об «официальной» линии для этой англо- американской публики (не считая небольшого предпочтения одной стороне по другую сторону Атлантики по историческим причинам). Любому писателю, который осмеливается взяться за эту заезженную тему, следует делать это отстраненно, сглаживая грубые проявления политических и военных реалий. По сравнению со стихотворением Евтушенко стихотворение Бродского лишь слегка касается волнений, и, как будет видно, это очень верный и разумный подход.

Визиты обоих поэтов имели много общего (что может показаться неизбежным). Оба выступали перед большими аудиториями; оба встречались с представителями интеллигенции и местными поэтами в Белфасте; для обоих были организованы ознакомительные поездки по городу, а для Евтушенко (но не для Бродского) и за город. Однако созданные ими стихотворения отражают впечатления о Белфасте, конкретно связанные с их визитами. Евтушенко действительно приехал на чтение раньше назначенного и застал конец лекции о Пушкине, так что кажущаяся сюрреалистической фабула его стихотворения очень тесно связана с реальным событием. Девушка из Белфаста Бродского может быть отдаленно похожа на одну из гидов по городу. Однако выбор этих двух тем из всех возможных в качестве основы для поэтического произведения подчеркивает различие двух поэтов. Имея в виду русскую аудиторию, Евтушенко обращается к исходной ситуации отчуждения, которой его читатели могут легко симпатизировать. Смущенный и чувствующий себя неловко в опасном городе, русский лирический герой попадает в самую невероятную ситуацию: лекция о биографии Пушкина, которая заканчивается на событиях, предшествующих смерти поэта. Пушкин предоставляет русскому путешественнику как человеку и как поэту окончательное подтверждение того, что самое лучшее, что есть в культурном наследии России, находит отклик и в этом раздираемом противоречиями городе; гибель Пушкина на дуэли позволяет поэту символически присутствовать в городе, объятом смертельным насилием; подобно реальной смерти на улицах, гибель, прежде выпавшая на долю поэта, поджидает в засаде ничего не подозревающих студентов, которые выходят из лекционного зала. В этом смысле, как и предполагает название, «Пушкин в Белфасте» — глубоко русское стихотворение с националистическим оттенком: поэзия может гуманизировать мир, так и Евтушенко хочет его гуманизировать, и Россия устами своего национального поэта может обратиться к тем, кто страдает далеко за пределами России.

Сегодня многие могли бы утверждать, что Бродский заслуживает нечто аналогичное статусу Пушкина; но если это так, то в основном из-за его непереводимости. Пушкина вряд ли можно считать кандидатом на всемирный статус, который ему приписывается в стихотворении Евтушенко; Бродский, что уникально для русского поэта, пишет и публикуется на языке, который все стороны конфликта в Белфасте могут понимать без перевода. И все же, если сравнить, стихотворение Бродского представляется поверхностно отчужденным, сдержанным. Он не желает браться за главную тему напрямую, а уделяет внимание деталям случайной личной встречи, которая могла бы произойти в любом городе. По целому ряду причин, как будет показано ниже, это первое впечатление ошибочно, при более близком рассмотрении стихотворение соотносится с реальностью Белфаста так же полно, как и предшествующее, и, более того, благодаря своей минималистской структуре и использованию языка, оно определяет позицию поэта совершенно другим, типичным для Бродского образом.

Конечно, Бродскому, как и Евтушенко, этот факт известен. Но он бросает это мимоходом в описании: «Here's a girl from a dangerous town» (Вот девушка из опасного города). Опасность стала важным описательным атрибутом личных встреч, весьма причудливым к тому же. Несомненно, сам Бродский на неком уровне соприкасается с этой опасностью. По-видимому, поэт слышал, что она говорила о жизни бок о бок с опасностью, и тем не менее собственно опасность упорно не описывается. Это не солдат, который ждет «спиной дрожащей пулю из окна» у Евтушенко. Вместо того Бродский позволяет волосам девушки облегчать травму: «She crops her dark hair short / so that less of her has to frown / when someone gets hurt» (Она коротко стрижет свои темные волосы, / чтобы ее стало меньше [и меньше того, чем] хмуриться / когда