полны желаний…'

Однажды, в пятом часу утра, меня разбудил звонок. 'Юлик, я тебя не разбудил?' Я почему-то сказал, что не сплю, хотя что бы мне делать дома в это время, если не спать. 'Юль, я умираю! У меня опять болит нога. Опять, наверное, рожа. Меня колотит озноб. Что мне делать? Я сейчас поеду к тебе в больницу'. Я пытался его успокоить. 'Зачем, Женя, сейчас ехать? Через три часа я буду в больнице, тогда и приедешь. А может, после больницы я сам к тебе заеду'. Мне показалось, что он внял моим словам, потому что перешел от разговоров о болезни к причинам ее. 'Ты понимаешь, меня Бог наказал. Я вечером проводил Машу с детьми к ее маме в Петрозаводск и собрался было домой, но черт меня попутал! Юля, у меня прекрасная жена, которую я люблю! У меня замечательные дети, нормальная жизнь. Ну зачем, спрашивается, мне надо было тащиться в ресторан, гулять, как люмпен, освободившийся от семейных оков?! Зачем надо было напиваться?.. Это Бог меня наказал! Почему я не поехал мирно к себе в Переделкино?!'

Без четверти восемь я вошел в отделение и направился к своему кабинету. У самой двери мне преградил дорогу дежурный врач: 'Тс-с-с! У вас в кабинете Евтушенко спит. Он приехал около пяти. У него рожа. Мы сделали укол, и он заснул'.

Поэтическое нетерпение? Желание покаяться? Боязнь боли? Приехал ночью, в ознобе, температура сорок, за рулем…

Поэт, как говорится, он и в Африке поэт.

Сидела компания в Дубултах после ужина, внизу, в раздевалке, фойе, зале приезда, зимнем саду.

Меня расспрашивали о фильме по моему роману «Хирург», что заканчивали снимать на телевидении. Интересовались, это сколько же я получу за трехсерийный фильм. Узнав, Лева Устинов воскликнул: 'Как раз на машину'.

Когда-то, в молодые годы, я гордо говорил: 'Последнее, что у меня будет из атрибутов современного бытия, — это телевизор, машина и дача. Не хочу себя ничем обременять'.

Когда я это говорил, телевизоры в домах появились лишь каких-то пять-семь лет назад. Машины тоже были у единиц.

Но дачу вожделели все и всегда. К загородному жилью, даче стремились все имеющие стабильное жилье в городах. Уж начальство-то поголовно стремилось. И сколько же их горело за это! Пожалуй, большинство пострадало на дачах. Такова была тяга к земле, так как большинство из них вырвались из деревни… вырваны были взбунтовавшейся Землей. Да и режиму так было удобнее — заранее известно, в чем 'слуга народа' виноват, когда придет время схватить слугу этого за жопу.

Я был против всех трех символов советского благополучия. Эх, молодая моя романтическая бесшабашность!.. А может, неосознанное понимание, что мне-то ни дача, ни машина, ни даже телевизор не светят.

Но молодость предполагает, а зрелость… многое ставит на свои законные места. Телевизор нынче у меня, пожалуй, первейшая необходимость в доме. Дачи, правда, я не хочу и по сей день. А вот машина!..

Лева сказал: 'Как раз на машину', но я еще не созрел, хоть и не возражал. Промолчал. 'Деньги ты все равно истратишь, а так вещь будет'. 'Истратишь, — загоревал я. — У меня эта сумма как раз долги, а не как раз машина'. Лева не унимался: 'Да у тебя книга выходит — с нее раздашь долги'.

Он был прав. На мою врачебную зарплату прожить было нельзя. Я одалживал, одалживал, а потом… Книга выходила, и я раздавал долги. И новый цикл долгов. А те дни, когда катился этот пустой разговор, типичный для дубултовских посиделок, были для меня, в финансовом смысле, самыми благополучными: на выходе фильм и две книги в разных издательствах.

Я смотрел вопрошающе на компанию. Булат хмыкнул: 'Левка прав, наверное'. Моя тщетная попытка вернуться к благоразумию: 'Небось, такси обойдется дешевле'. Лева продолжал наступать: 'О чем ты говоришь! Выходишь с работы, из гостей, из театра — и машина тут же, у подъезда'. Я ищу более сильные аргументы: 'Но в гостях, если ты за рулем, и не выпить…' Лева ждал этого довода и перебил: 'Жена тоже должна водить, тогда и пей, сколько хочешь, а из гостей повезет она'. Последняя судорога моего сопротивления: 'Да я водить не умею'. Сидевшая тут же Галя Долматовская воскликнула: 'А у меня есть замечательный учитель!'

Сколько таких, ни к чему не обязывающих светских бесед было! Поговорили, посудачили, тут же и забыли. Когда еще выйдет фильм, когда еще будет гонорар, когда еще позвонит учитель вождения…

Не оценил я компанию.

Через три дня после возвращения в Москву сижу дома, смотрю в некогда нелюбимый ящик. Звонок. 'Можно к телефону Юлия Зусмановича?' Голос незнакомый — может, кто-то заболел? 'Слушаю вас'. — 'Юлий Зусманович, Галина Евгеньевна мне сказала, что вам нужен инструктор по вождению. В субботу жду вас…' — и назначает место и время свидания. Отказываться неудобно.

Короче, я выучился водить, получил права. Заодно выучились жена и дочь. А зачем?! Ни фильма, ни гонорара — ни машины.

ЦДЛ. Сижу с Эйдельманом, Аркадием Стругацким и Смилгой. Все безлошадные. Всем нам троим пока еще легче в царствие Божье попасть, чем пролезть в игольное ушко. А потому безоглядно тратим деньги на выпивку.

'Вдруг откуда ни возьмись, маленький комарик…' — все тот же неугомонный Лева Устинов: 'Ты еще не подал заявление на машину?' — 'Да нет еще. Некогда. И не с руки'. Что это означало — не с руки — непонятно. Но выпили ведь. Отговариваюсь отсутствием фильма и денег. 'Да ты что?! Думаешь, машина в один день делается?! Ты что, можешь пойти в магазин и просто взять и ее купить? Просто не купишь. Через Союз надо. Подать заявление надо. Когда еще дадут. Не меньше года. Ребята подождут — пойдем со мной, пока ты тут. Подашь заявление. Я тебя отведу в комнату, где принимают заявление. Я поговорю… Может, и поспособствую'. Подвыпившая безлошадная компания смеется и подначивает меня на подвиг. Иди, мол, иди. А мы, мол, посмотрим и допьем. А вот если подашь заявление, дружно смеются, еще бутылочку поставишь.

Спьяну чего не сделаешь. С серьезным делом пришел в бюрократическую инстанцию — никого не волнует ни очевидная нечеткость речи, ни запах. Написал заявление и оставил.

Бумага пошла. Корабли сожжены. Назад пути нет.

Вот и фильм вышел. Вот и гонорар получен. Заявление лежит. Ходу ему никакого. И деньги в сберкассе лежат. Я боюсь их истратить. Я уже завелся, я уже хочу машину. Я уже тороплю время и браню систему. Но хочу и ворчу я только за этими же столиками, в той же компании, не отрываясь от стула, хотя все инстанции под одной крышей с рестораном. И все говорят: 'Кому всё, а кому ничего'. Эйдельман подначивает: 'Ты же ходячая взятка. В твоей хирургии, в твоих руках одни нуждались и использовали тебя, другим ты сейчас нужен, а иные на будущее держат тебя в запасе. Так я думал, а ты, оказывается, ничего не стоишь! И никакая ты сам по себе не взятка, пока не дашь. Цена тебе, стало быть, грош, как и всем нам'. И смеется. Смешно ему.

А я уже посерьезнел. Меня все больше заводило. Я уже жаждал машину, мечтал о ней, ножками сучил. И ничего!

Лева где-то суетился — ничего.

Булат кому-то сказал — ничего.

Уж на что Евтушенко влиятельный человек — пренебрегли и его заступничеством.

Уже больше года прошло с подачи заявления. Все мысли мои — о мелькающей где-то в заоблачных высотах машине. Та же компания там же, также в который раз смеется надо мной. А я уже и негодую, и в личной неудаче вижу пороки устройства всей системы.

Но самое ужасное — рука семьи уже тянулась к автомобильной заначке.

В ЦДЛ уже не за одним нашим столиком обсуждалась моя неудача с машиной. А я ее так хотел! Так