Они помолчали еще с минуту, разглядывая предмет на стойке, словно стараясь запомнить его в мельчайших подробностях. «Глупость».

Баст открыл было рот, но, не найдя слов, расстроенно закрыл, затем повторил эту пантомиму.

— Покончим с этим, — наконец сказал Коут.

— О чем ты думал? — спросил Баст со странной смесью участия и смущения.

Коут долго молчал, прежде чем ответить.

— Что-то я стал слишком много думать, Баст. Мои величайшие успехи происходили из решений, которые я принимал, когда не раздумывал, а просто делал, что мне подсказывало сердце. Даже если не мог дать разумного объяснения… — Он мечтательно улыбнулся. — И даже если у меня были веские причины не делать того, что я делал.

Баст потер щеку:

— Таким путем ты пытаешься избежать собственных сомнений?

Коут поколебался.

— Можно сказать и так, — признал он.

— Так мог бы сказать я, — бесцеремонно заявил Баст, — А вот ты стал бы все усложнять — неизвестно зачем.

Коут пожал плечами и снова вернулся к созерцанию доски:

— Что ж, делать нечего, придется найти ей место.

— Но не здесь же? — испугался Баст.

Ядовитая усмешка несколько оживила лицо Коута.

— Конечно же здесь, — ответил он, словно радуясь ужасу Баста, затем сжал губы и обвел стены оценивающим взглядом: — Кстати, где ты его припрятал?

— У себя в комнате, — признался Баст. — Под кроватью.

Коут рассеянно покивал, продолжая разглядывать стены:

— Так иди достань. — Он махнул рукой, будто отгоняя муху, и Баст поспешил вон, совершенно расстроенный.

Когда Баст вернулся в зал, помахивая черными ножнами с мечом, на стойке уже красовался ряд сверкающих бутылок, а Коут стоял на освободившейся полке и пристраивал крепежную доску над одной из тяжелых дубовых бочек. При виде ученика он перестал бить по гвоздю и негодующе воскликнул:

— Повежливее, Баст! У тебя в руках настоящая леди, а не простушка с Деревенских танцулек.

Баст замер на полпути к стойке и послушно взял меч обеими руками.

Коут загнал в стену пару гвоздей, накрутил проволоку и надежно закрепил доску на стене.

— Подай, если не сложно, — попросил он с непонятной запинкой.

Обеими руками Баст протянул ему меч, на мгновение став похожим на оруженосца, который подает оружие доблестному рыцарю в сверкающих доспехах. Но здесь никакого рыцаря не было — только обычный человек в фартуке, именующий себя трактирщиком Коутом. Приняв у Баста меч, он выпрямился на полке за стойкой.

Без всякой торжественности трактирщик вытащил меч из ножен. В осеннем свете, заливающем трактир, клинок тускло отливал серовато-белым. Он выглядел совершенно новым: ни единой царапины на сером металле, — но на самом деле был очень стар. И хотя всякий узнал бы в нем настоящий меч, его форму никто — по крайней мере, в этом городке — не назвал бы привычной. Он выглядел так, словно алхимик подверг перегонке десяток мечей, а когда тигель остыл, на дне остался этот: меч в чистом виде. Узкий и изящный, он был смертоносен, как острый камень под быстрой водой.

Коут подержал меч пару секунд. Рука его не дрогнула.

Затем разместил меч на доске. Серовато-белый металл засиял на фоне темного роу, а рукоять почти слилась с деревом. Слово под мечом, черное на черном, словно осуждало: «Глупость».

Коут слез с полки, встал рядом с Бастом и посмотрел на дело своих рук. Первым нарушил молчание Баст.

— Действительно потрясающе, — признал он печальную правду. — Но ведь… — Он умолк и пожал плечами, тщетно пытаясь подобрать слова.

Коут, непривычно веселый, похлопал его по спине:

— На мой счет не беспокойся. — Он заметно оживился, словно повешенный меч придал ему сил. — Мне нравится, — заявил он с внезапной убежденностью и прицепил черные ножны к одному из колышков крепежной доски.

Потом пришло время других дел: надо было протереть и расставить по местам бутылки, приготовить обед, убрать после готовки. На какое-то время оба погрузились в несложные и приятные хлопоты, болтая за работой о всяких пустяках. И лишь когда почти все было приготовлено, стало заметно, как неохотно расстаются они с каждым делом — словно боясь, что работа закончится и трактир снова заполнит тишина.

Но тут случилось нечто неожиданное. Дверь распахнулась, и в «Путеводный камень» хлынула теплая бурлящая волна шума, а за ней потянулись и люди. Болтая, они выбирали столы, бросали рядом свои пожитки и вешали плащи на спинки стульев. Мужчина в рубахе из тяжелых металлических колец отстегнул меч и поставил его у стены. У двоих-троих гостей на поясах висели ножи. Некоторые сразу потребовали выпивки.

Пару секунд Коут и Баст смотрели на все это словно завороженные, а затем слаженно и гладко включились в происходящее. Коут заулыбался и стал разливать напитки. Баст бросился на улицу: посмотреть, есть ли лошади, нуждающиеся в стойлах.

Через десять минут трактир полностью переменился. На стойке звенели монеты, на деревянных блюдах громоздились фрукты и куски сыра, а в кухне над огнем пыхтел большой медный чайник. Гости сдвинули столы и стулья, чтобы усесться одной группой — всего их оказалось около десятка.

Коут угадал, кто здесь кто, едва они вошли. Двое мужчин и две женщины — фургонщики-перевозчики, закаленные долгими годами походной жизни; они радуются, что проведут сегодняшнюю ночь не на ветру. Трое охранников с жесткими цепкими взглядами, от них пахнет железом. Лудильщик с печкой-пузанкой и вечной улыбкой, обнажающей остатки зубов. Два юнца, один рыжеватый, другой темноволосый, оба хорошо одеты и правильно говорят: путешественники, достаточно благоразумные, чтобы объединиться с большей группой ради безопасности на дороге.

Размещение гостей заняло час или два. Сначала поторговались о ценах на комнаты, потом начались дружеские споры, кому с кем спать. Из фургонов и седельных сумок принесли необходимую мелочь. Кто-то потребовал ванну, и вода уже грелась. Лошадям дали сена, и Коут доверху заполнил маслом все лампы.

Лудильщик поспешил на улицу, чтобы провести оставшееся до темноты время с пользой для дела. Со своей двухколесной тележкой, запряженной мулом, он шел по улицам городка, а вокруг него роилась ребятня, выпрашивая сладости, сказки и шимы.

Когда дети поняли, что им ничего не перепадет, их интерес к лудильщику угас. Они окружили кольцом одного из мальчиков и стали хлопать в такт детской песенке, которая уже была стара как мир, когда ее распевали их дедушки и бабушки:

Мальчик в кругу, смеясь, пытался выбраться из кольца, а другие дети отталкивали его.

— Лужу-паяю, — звенел колокольчиком старческий голос. — Кастрюли починяю. Ножи-ножницы точу. Воду прутиком ищу. Вырежу пробку. Есть матушкин листок. Шали из шелку — не уличный платок. Бумага, чтоб писать. Конфеты, чтоб сосать.

Это снова привлекло внимание детей, и они стайкой сбежались к лудильщику. Сопровождаемый этим небольшим парадом, старик шел по улицам, напевая: