пробовал на вкус ее губы, ощущал ее тепло, а у меня этого никогда не было. Но есть закуток в ее сердце, который только для меня. Ты не можешь пробраться туда, как бы ни пытался. А после того как она оставит тебя, я все еще буду здесь, смеша ее, сияя в ней своим светом. Я буду с ней еще долго после того, как она забудет твое имя».
Мужчин было не два и не три. Денна проходила сквозь них, как перо сквозь мокрую бумагу. Она покидала их, разочаровавшись. Или они, расстроенные и недоумевающие, покидали ее, оставляя у нее на сердце тяжесть и печаль, но до слез дело не доходило никогда.
Все же один или два раза случились и слезы — но не по мужчинам, которых она потеряла или оставила. Это был тихий плач о себе самой: в ней болела какая-то глубокая рана. Я не знал, что это за рана, и не осмеливался спросить. Вместо этого я просто говорил, говорил, чтобы унять ее боль и помогая ей укрыться от всего мира.
Иногда я рассказывал о Денне Вилему и Симмону. Настоящие друзья, они давали мне разумные советы и сочувствие в равных количествах.
Сочувствие я ценил, но советы совсем бесполезны. Друзья подталкивали меня к правде, предлагали открыть ей свое сердце. Бегать за ней, писать ей стихи, посылать розы…
Розы! Они ее не знали. Мужчины Денны, хоть я их и ненавидел, преподнесли мне урок, который иначе я бы не усвоил.
— Чего ты не понимаешь, — объяснял я Симмону однажды днем, когда мы сидели под столбом наказаний, — так это того, что мужчины все время западают на Денну. А ей знаешь каково? Знаешь, как это утомительно? Я один из немногих ее друзей и не стану рисковать нашей дружбой. Я не стану на нее бросаться: она этого не хочет. И не буду одним из сотни влажнооких поклонников, которые таскаются за ней, как влюбленные бараны.
— Я просто не понимаю, что ты в ней находишь, — осторожно сказал Сим. — Ну да, я знаю, она красива, очаровательна и все такое. Но она кажется довольно, — он замялся, — жестокой.
Я кивнул:
— Так и есть.
Симмон выжидающе посмотрел на меня, потом сказал:
— И ты ее даже не защищаешь?
— Нет. Жестокая — хорошее слово для нее. Но я думаю, ты говоришь «жестокая», а думаешь что-то другое. Денна не злая, не подлая и не коварная — она жестокая.
Сим молчал долго, прежде чем заговорил:
— Я думаю, она может быть и такой, и эдакой.
Добрый, честный, мягкий Сим. Он никогда не мог заставить себя дурно отозваться о другом человеке, пусть и намеком. Даже эти слова были для него трудны.
Он поднял на меня глаза:
— Я говорил с Совоем. Он ее до сих пор не забыл. Он действительно любил ее, понимаешь? Обращался с ней как с принцессой. Он бы все для нее сделал. Но она все равно бросила его, без объяснений.
— Денна — дикое существо, — объяснил я. — Как лань или летняя гроза. Если буря сдувает твой дом или ломает дерево, ты не говоришь, что она подлая. Буря жестока. Она вела себя в соответствии со своей природой, и чему-то хрупкому не повезло. То же самое и с Денной.
— А что такое лань?
— Такой олень.
— Я думал, олень — марал.
— Лань — это самка оленя, дикого оленя. Знаешь, сколько пользы гоняться за диким существом? Нисколько. Это только отпугивает. Все, что ты можешь сделать, — спокойно оставаться на месте и надеяться, что однажды лань выйдет к тебе сама.
Сим кивнул, но я не был уверен, что он действительно понял.
— Ты знаешь, что это место называют Залом вопросов? — спросил я, подчеркнуто меняя тему — Студенты пишут вопросы на клочках бумаги и позволяют ветру унести их. Ты получаешь различные ответы в зависимости от того, куда бумажка полетит со двора. — Я указал на проемы между серыми зданиями, которые мне назвал Элодин. — Да. Нет. Может быть. В другом месте. Скоро.
Часовая башня пробила время, и Симмон вздохнул, чувствуя, что дальше продолжать разговор бессмысленно.
— Так мы вечером играем в уголки?
Я кивнул. Когда он ушел, я залез в карман и вытащил записку, которую Денна оставила в моем окне. Я медленно перечитал ее, потом аккуратно оторвал низ страницы — там, где Денна подписалась.
Сложив узкий клочок бумаги с именем Денны, я позволил всегда танцующему ветру вырвать его у меня из рук и закрутить среди последних осенних листьев.
Бумажка плясала по камням. Она крутилась и вертелась, рисуя узоры, слишком дикие и сложные, непонятные для меня. Я ждал, пока небо не потемнело, но ветер все никак не уносил бумажку прочь. Когда я ушел, мой вопрос все еще крутился в Доме ветра, не давая ответов, намекая на многие. «Да. Нет. Может быть. В другом месте. Скоро».
И наконец, оставалась еще моя нескончаемая вражда с Амброзом. Я ходил как на иголках, каждый день ожидая его мести. Но проходили месяцы, а ничего не случалось. Скоро я пришел к выводу, что он выучил урок и решил держаться от меня на безопасном расстоянии.
Конечно же, я ошибался, жестоко и абсолютно. Амброз просто дожидался благоприятного случая. Ему удалось осуществить свою месть, меня поймали врасплох, и я вынужден был покинуть Университет.
Но это, как говорится, история для другого дня.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ
МУЗЫКА, КОТОРАЯ ВЕДЕТ
— Полагаю, на сегодня хватит, — сказал Квоут, сделав знак Хронисту отложить перо. — У нас теперь есть основа: фундамент, на котором строится вся история.
Квоут поднялся на ноги и пошевелил плечами, разминая спину.
— Завтра будет несколько моих любимых историй: путешествие ко двору Алверона, обучение боевому искусству у адем, Фелуриан… — Он взял чистую льняную салфетку и повернулся к Хронисту. — Тебе еще что-нибудь нужно перед сном?
Хронист покачал головой, уловив намек на вежливое выпроваживание.
— Нет, спасибо. Все и так хорошо.
Он собрал письменные принадлежности в плоский кожаный пенал и поднялся в свою комнату.
— Ты тоже иди, Баст, — сказал Квоут. — Я позабочусь об уборке. — Он махнул рукой, опережая протесты ученика. — Иди. Мне нужно время подумать о завтрашней истории. Такие штуки, знаешь ли, сами собой не складываются.
Пожав плечами, Баст тоже отправился наверх, его шаги гулко простучали по деревянной лестнице.
Квоут выполнял ежевечерний ритуал. Он выгреб золу из огромного каменного очага и принес дров на завтра. Вышел наружу потушить лампу около вывески «Путеводный камень», но обнаружил, что забыл ее зажечь. Запер трактир и после секундного размышления оставил ключ в двери, чтобы Хронист мог выйти, если проснется рано.
Потом Квоут методично и расторопно подмел пол, вымыл столы, протер стойку и под конец занялся стиранием пыли с бутылок. Все эти действия он совершал с отсутствующим видом, взгляд его блуждал где- то далеко, в воспоминаниях. Он не мурлыкал про себя и не насвистывал, как обычно, — и не пел.
