он, — просто я пришел к противоположному выводу. Неужели ты не понимаешь, что эти антисемитские ублюдки выталкивают нас в эмиграцию? Им хочется довести евреев до ручки, чтобы они уехали сами, и тогда вся наша прекрасная страна достанется гоям — и только гоям. Что ж, я бы предложил кое-что другое. А почему бы им не убраться отсюда самим? Всей этой своре — почему бы ей не перебраться к своему возлюбленному фюреру в нацистскую Германию? Вот тогда наша страна и впрямь станет прекрасной! Послушай, пусть Шепси поступает, как хочет, только мы все равно никуда не уедем. В конце концов, в нашей стране есть Верховный суд. Слава Рузвельту, либеральный Верховный суд — и он проследит за тем, чтобы никто не ущемлял наших прав. Там сидит судья Дуглас. Там сидит судья Фрэнкфуртер. Там сидят судьи Мэрфи и Блэк. И сидят они там, чтобы никто не посягал на закон. В нашей стране по-прежнему хватает хороших людей. Есть Рузвельт, есть Икес, есть нью-йоркский мэр Лагуардиа. В ноябре состоятся выборы в Конгресс. Избирательные урны никуда не денутся — и люди сами, без чьей-либо подсказки, решат, за кого им голосовать.

— Ну, и за кого же они проголосуют? — Задав этот вопрос, моя мать тут же ответила на него сама. — Они проголосуют за правых республиканцев, они проголосуют за клику Линдберга.

— Потише. Говори, пожалуйста, потише. Договорились? В ноябре состоятся выборы, мы узнаем их результаты — и у нас останется время прийти к тому или иному решению.

— А если времени не останется?

— Останется. Прошу тебя, Бесс. Не имеет смысла спорить на эту тему каждый вечер.

И это оказалось последним, что я услышал, — хотя, не исключено, мать не возразила моему отцу только потому, что я сидел прямо за стеною.

На следующий день, сразу после уроков, я отправился по Ченселлор-авеню, обошел Клинтон-плейс и среднюю школу и, выйдя на остановку, на которой, как я считал, я не встречу никого знакомого, начал дожидаться автобуса, идущего в центр, до Зала кинохроники. Тамошнее расписание я проверил по газете накануне ночью. Сеанс длиной в час начиналось без пяти четыре, значит, я успевал на пятичасовой автобус № 14 на Брод-стрит и преспокойно возвращался из кино к ужину, а то и раньше, в зависимости от того, в начале или в конце выпуска покажут сюжет с торжественным обедом в честь Риббентропа. Так или иначе, мне нужно было посмотреть на тетю Эвелин в Белом доме — и не только потому, что, подобно отцу с матерью, я был разозлен ее поступком, но и потому, что ее визит в Белый дом казался мне самым значительным событием изо всего, что произошло или могло произойти с кем-нибудь из членов нашей семьи, — кроме, конечно, несчастья, случившегося с Элвином.

«НАЦИСТСКИЙ БОНЗА В БЕЛОМ ДОМЕ» — так рекламировали фильм афиши, вывешенные по обе стороны от пирамидальной лестницы в кинотеатр. Я впервые был в центре города без родителей или Эрла Аксмана и, подойдя к кассе за билетом, заранее чувствовал себя преступником.

— Без родителей? Так дело не пойдет, — сказала мне кассирша.

— Я сирота, — солгал я. — Я живу в приюте на Лайонс-авеню. Сестра-настоятельница велела мне сделать доклад о президенте Линдберге.

— А где ее записка?

Записку я заготовил заранее, еще в автобусе, вырвав листок из тетради, и сейчас подал ее в щель под застекленным окошком. Я написал ее по образцу материнских записок в школу, только подписался не «миссис Рот», а «сестра-настоятельница Мария-Катерина, приют Св. Петра». Кассирша бросила на нее взгляд и, даже не прочитав, протянула руку за деньгами. Я подал ей одну из подаренных мне Элвином десяток — слишком крупную купюру для того, чтобы оказаться в руках у такого малыша, не говоря уж о том, что этот малыш — приютская сирота, — но ей не было до этого дела. Без дальнейших возражений кассирша отсчитала мне девять пятьдесят сдачи и выдала билет. А вот записку почему-то оставила у себя.

— Верните мне, пожалуйста, — попросил я.

— Давай, сынок, проходи! Люди ждут. — И действительно: сеанс вот-вот должен был начаться, и за спиной у меня уже выстроилась небольшая очередь.

Я вошел в зал, когда свет уже погасили, послышалась маршевая музыка, и пошли первые кадры хроники. Поскольку чуть ли не каждый мужчина в Ньюарке счел своим долгом поглядеть на столь экзотического президентского гостя (женщины в Кинохронику практически не ходили), а дело происходило в пятницу вечером, зал был полон, и единственное свободное место мне удалось найти в задних рядах балкона; все, кто вошел в зал позже меня, вынуждены были встать за стульями заднего ряда, то есть прямо у меня за спиной. Я сильно разволновался — не только потому, что совершал поступок, какого менее всего можно было от меня ожидать, но и Из-за густого табачного дыма — сигаретного и дешевого сигарного, — обволакивающего меня со всех сторон, — я чувствовал себя как на маскараде: я прокрался в мир взрослых, притворившись одним из них.

«Англичане высаживаются на Мадагаскар, беря под свой контроль французскую военно-морскую базу».

«Пьер Лаваль, глава вишистского правительства Франции, характеризует эту высадку как агрессию».

«Английская авиация бомбит Штутгарт третью ночь подряд».

«Вермахт возобновляет наступление на Керченском полуострове».

«Японцы захватывают порт Мандалай в Бирме».

«Японские войска успешно продвигаются в джунглях Новой Гвинеи».

«Японские войска с территории Бирмы вторгаются в китайскую провинцию Хуннан».

«Китайские партизаны устраивают налет на Кантон, убив при этом пятьсот японцев».

Невероятное количество касок, мундиров, оружия, зданий, портовых сооружений, береговых линий, всевозможная флора и фауна, лица представителей всех рас и народов, — и повсюду один и тот же ад, необоримое зло, ужасов которого изо всех великих держав удалось избежать только Соединенным Штатам. Кадр за кадром сплошной чередой несчастий — палят гаубицы, пехотинцы пригнувшись бегут по полю, десантники с винтовками наперевес высаживаются на сушу, самолеты сбрасывают бомбы, самолеты разлетаются на куски, массовые захоронения, молитвенно коленопреклоненные священники, самодельные кресты, гибнущие корабли, тонущие моряки, море, объятое пламенем, взорванные мосты, стреляющие танки, госпиталя, попадающие в прицел, огненные столпы, дорастающие до небес на месте разбомбленных нефтехранилищ, заключенные, бредущие по колено в грязи, санитарные носилки с обрубками человеческих тел, вооруженное чем ни попадя ополчение, мертвые младенцы, обезглавленные тела, прямо из шеи у которых хлещет кровь…

А после всего этого — Белый дом. Вечерние вешние сумерки. Тени, отбрасываемые людьми на россыпь тамошних лужаек. Цветущие деревья. Цветущие кусты. Лимузины, за рулем в которых сидят шоферы в ливреях, всеобщее оживление и веселье. Из мраморного холла через открытые врата льется музыка: струнный ансамбль исполняет главный хит года — песню «Интермеццо», представляющую собой облегченную аранжировку одной из арий вагнеровской оперы «Тристан и Изольда». Приветливо- сдержанные улыбки. Негромкий смех. Стройный красивый всенародно любимый президент. Об руку с ним — талантливая поэтесса, дерзкая летчица и заслуженная общественница, мать их общего безжалостно замученного ребенка. Седовласый и говорливый почетный гость. Элегантная супруга нациста в длинном шелковом платье. Обмен приветствиями и шуточками — и вот паладин из Старого Света, с напускным аристократизмом держащийся и выглядящий в смокинге на миллион баксов, учтиво целует руку Первой леди.

Не красуйся Железный крест, которым своего министра иностранных дел наградил фюрер, прямо под уголком белого платка, высовывающимся из кармашка, Риббентроп вполне мог бы сойти за цивилизованного человека.

И вот они! Тетя Эвелин и рабби Бенгельсдорф — минуют стоящих в почетном карауле моряков и исчезают!

На экране они находились не более трех секунд — и все же все остальные новости внутренней жизни страны и вся спортивная хроника пролетели мимо меня, не задевая внимания, — и я втайне надеялся на то, что фильм пойдет в обратную сторону и моя тетя вновь материализуется на экране, усыпанная брильянтами, перешедшими к ней от покойной жены раввина. Изо всего невероятного и нереального, вероятность и реальность чего однозначно доказывалась самим фактом киносъемки, позорный триумф тети Эвелин показался мне самым призрачным и кошмарным.