будем жить вместе с нею и Селдоном, — а тогда уж на пути в школу и обратно мне будет ни за что не отвертеться от Селдона с его вечной претензией на близкую дружбу. И, по возвращении домой, мне придется вешать пальто в тот самый стенной шкаф, в котором повесился его отец. Сэнди положат на веранду в квартире Вишневых, ведь с тех пор, как к нам перебрался Элвин, он привык спать на веранде, а мне придется делить детскую с Селдоном, а в соседней комнате, на месте покойного мистера Вишнева, будет спать мой отец бок о бок с миссис Вишнев с ее вечно сжатыми кулаками.
Мне захотелось сбежать из дому, сесть на автобус и бесследно исчезнуть. В одном из башмаков, стоящих на дне моего шкафчика, у меня по-прежнему хранились подаренные Элвином двадцать долларов. Возьму деньги, сяду на автобус, доеду до вокзала и куплю билет в один конец на поезд в Филадельфию. Там найду Элвина и больше никогда не вернусь домой. Буду жить с Элвином и присматривать за его культей.
Моя мать позвонила домой, после того как уложила тетю Эвелин в постель. Рабби Бенгельсдорф был сейчас в Вашингтоне, однако он поговорил с Эвелин по телефону, а потом попросил позвать мою мать и заверил ее в том, что куда лучше, чем ее злосчастный супруг, разбирается в том,
Около десяти отец отправился за матерью на машине. Мы с Сэнди были уже в пижамах, когда они вернулись. Мать вошла ко мне, села на кровать и взяла меня за руку. Я никогда еще не видел ее такой усталой и опустошенной — не полностью измотанной, какой всегда казалась миссис Вишнев, — но и не той не ведающей устали рабочей лошадкой, заботящейся единственно о том, чтобы свести концы с концами на отцовские пятьдесят без малого долларов в неделю. Ни собственная работа в центре города, ни дом, который должен непременно быть полной чашей, ни своенравная сестра, ни маниакально упрямый муж, ни одаренный четырнадцатилетний сын, ни избалованный девятилетний, ни даже совокупность всех этих факторов не могла сломить эту энергичную никогда не унывающую женщину. Соломинкой, которая ломает хребет верблюду, оказался президент Линдберг.
— Сэнди, — обратилась она к моему старшему брату, — что нам делать? Надо ли объяснять тебе, почему твой отец категорически против твоего визита туда? Или, может быть, просто спокойно поговорим? Рано или поздно это так или иначе необходимо. Мы с тобой, без твоего папы. Он иногда срывается с катушек, но со мной-то этого не бывает, да ты и сам знаешь. Можешь довериться мне, я готова внимательно тебя выслушать. Но пришла пора задуматься и о будущем. Потому что, возможно, тебе и впрямь не следует ввязываться во всю эту историю еще глубже, чем ты уже ввязался. Может быть, тетя Эвелин совершила ошибку. Она ведь, сынок, натура увлекающаяся. И была такой с детства. Стоит случиться чему-нибудь из ряда вон — и она уже сама не своя… и ей становится на все наплевать. Папа полагает… Мне продолжать, сынок, или ты уже хочешь спать?
— Поступай, как тебе угодно, — сухо ответил Сэнди.
— Продолжай, — сказал я.
Мать улыбнулась мне.
— А тебе-то это зачем? Что ты хочешь узнать?
— Из-за чего все так разорались?
— Из-за того, что все смотрят на вещи по-разному. — Поцеловав меня на сон грядущий, она добавила. — Потому что каждый из нас себе на уме. — Но когда она склонилась над Сэнди, чтобы поцеловать и его, он уткнулся лицом в подушку.
Как правило, мой отец уезжал на работу еще до того, как мы с Сэнди вставали, а мать, поднявшись пораньше, завтракала вместе с ним, делала нам бутерброды на ланч, заворачивала их в вощеную бумагу, прятала в холодильник и, убедившись в том, что мы уже готовы идти на уроки, уезжала сама. На следующее утро, однако же, отец никуда не поехал, решив окончательно объяснить Сэнди, почему он не пустит его в Белый дом и почему впредь запретит участвовать в каких бы то ни было программах под эгидой департамента по делам нацменьшинств.
— Эти друзья фон Риббентропа, — сказал он Сэнди, — нам они не друзья. Все мерзости, которые Гитлер делает в Европе, вся грязная ложь, используемая им в объяснение этих мерзостей, — все это озвучивается Риббентропом. Когда-нибудь ты изучишь, что произошло в Мюнхене. Изучишь роль, которую сыграл Риббентроп, убедив Чемберлена подписать договор, не стоящий бумаги, на которой он был составлен. Почитай, что пишут об этом человеке в «Пи-эм». Послушай, что говорит о нем Уинчелл. Министр иностранных дел фон Риббентроп — так он его называет. А знаешь, чем он зарабатывал себе на хлеб перед войной? Он торговал шампанским. Это виноторговец, Сэнди. Лжец, взяточник, вор и плут. Даже аристократическая приставка «фон» в его имени — это вранье. Но ты ведь ничего этого не знаешь. Ты ничего не знаешь о фон Риббентропе, ты ничего не знаешь о Геринге, ты ничего не знаешь о Геббельсе, о Гиммлере, о Гессе — но я-то знаю! Ты слышал что-нибудь о некоем замке в Австрии, в стенах которого герр фон Риббентроп потчует изысканными яствами и благородными винами своих товарищей по преступной нацистской своре? А знаешь, откуда у него этот замок? Он его украл. Аристократа, которому принадлежал замок, Гиммлер бросил в концлагерь — и теперь там хозяйничает виноторговец! А тебе известно, Сэнди, где находится Данциг — и что именно произошло с этим городом? Ты знаешь, что такое Версальский договор? Ты слышал когда-нибудь про «Майн Кампф»? Спроси у своего Риббентропа — он тебе расскажет. И я это тебе тоже расскажу, только не с нацистской точки зрения. Я слежу за развитием событий, я читаю правильные газеты, и я знаю, кем на самом деле являются эти уголовники. И я тебя, сынок, к ним близко не подпущу.
— А я тебе этого никогда не прощу, — в нечаянную рифму возразил Сэнди.
— Простишь, — вступила в разговор мать. — Когда-нибудь ты поймешь, что папа требует от тебя этого исключительно в твоих интересах. Он прав, сынок, поверь мне, тебе нечего делать среди этих людей. Они тебя всего-навсего используют.
— И тетя Эвелин? — спросил Сэнди. — Тетя Эвелин тоже меня использует? Добившись для меня приглашения в Белый дом, — интересно, как это она меня использует?
— Использует, — грустно сказала моя мать.
— Нет! Это неправда! Что угодно, но от тети Эвелин я не отрекусь!
— Это твоя тетя Эвелин от нас отреклась, — ответил ему отец. — Программа «С простым народом», надо же! Единственная цель этой программы — превратить еврейских мальчиков в пятую колонну и натравить их на собственных родителей.
— Чушь собачья! — заорал Сэнди.
— Прекратите! — вмешалась моя мать. — Прекратите немедленно. Неужели вы не понимаете, что мы единственная семья во всем квартале, в которой кипят такие страсти. Единственная семья во всей округе! Все остальные живут при нынешнем президенте точь-в-точь так же, как жили при прежнем, — живут — и ни сном ни духом не ведают, кто у нас президент. И мы сделаем то же самое. У нас было скверное время, но сейчас оно закончилось. Элвина с нами больше нет и тети Эвелин тоже нет, а значит, все возвращается в нормальное русло.
— А скоро ли мы переберемся в Канаду, — издевательски спросил у нее Сэнди, — из-за вашей с отцом мании преследования?
— Прекрати подражать своей идиотке тетушке, — наставив на Сэнди палец, произнес отец. — И не смей разговаривать в таком тоне!
— Ты диктатор, — ответил ему на это Сэнди. — Гитлер диктатор, а ты… ты хуже Гитлера.
Поскольку и отец, и мать выросли в патриархальных семьях, где хозяин дома без малейших колебаний учил детей уму-разуму самым традиционным методом, они осуждали телесные наказания как таковые, не говоря уж о том, что сами пальцем не трогали ни моего старшего брата, ни меня. Вот и сейчас, услышав от сына, что он человек хуже Гитлера, отец всего лишь с отвращением отвернулся от Сэнди и тут же отправился на работу. Но едва он вышел за дверь, как мать, к моему великому изумлению, влепила Сэнди пощечину.
— Неужели ты не понимаешь, что твой отец только что сделал для тебя? — негодующе воскликнула
