такого не мог. Я понимаю, что именно поэтому ты не назначаешь мне нового свидания и не замечаешь меня на лекциях. Так мне, по меньшей мере, кажется…
Ее губы раскрылись в улыбке, а я подумал: этими самыми губами она, совершенно добровольно, без малейшего побуждения с моей стороны… И все же робость сейчас испытывал я, а почему-то не она!
— Еще какие-нибудь вопросы?
— Нет, что ты, спасибо, все в порядке.
— Нет, не все в порядке! — Теперь она нахмурилась, но и это ей тоже шло. С каждой сменой выражения изменялась ее красота. Она была не просто красоткой, она была двадцатью пятью разными красотками сразу. — Ты мной совершенно не интересуешься. Нет, с тобой не все в порядке. Мне так понравилась твоя серьезность. Понравилась зрелость, которую ты проявил за ужином, — или то, что я приняла за зрелость. Я посмеивалась над тобой, но мне нравилось, что ты был как натянутая струна. Я еще не встречала никого, кто в такой мере походил бы на натянутую струну. И мне понравилось, как ты выглядишь, Марк. Мне это до сих пор нравится.
— А ты уже делала это с кем-нибудь другим?
— Делала, — без колебаний ответила она. — А с тобой кто-нибудь это уже делал?
— Куда там!
— Значит, ты принял меня за шлюху. — Она вновь нахмурилась.
— Ни в коем случае! — поспешил я с ответом.
— Ты врешь. Вот почему ты со мной даже не разговариваешь. Потому что я шлюха.
— Меня это удивило, — сказал я. — Но никак не более того.
— А тебе не приходило в голову, что меня саму это тоже удивило?
— Но ты же делала это раньше. Ты сама только что сказала.
— Один раз в жизни.
— И тогда ты тоже удивилась?
— Я училась тогда в Маунт-Холиок. Это было на вечеринке в Амхерсте. Я напилась. И все было чудовищно. Я ничего не помню. Я тогда пила. Поэтому-то и перевелась. Меня выставили. Я провела три месяца в клинике, где лечилась от алкоголизма. И с тех пор я не пью. Не беру в рот спиртного и впредь не стану. А вот на этот раз, с тобой, я не была пьяна. Я не напилась и не сошла с ума. И сделать это с тобой мне захотелось не потому, что я шлюха, а потому, что мне захотелось сделать это с
— Да, пожалуй, не могу.
— Мне — захотелось — дать — тебе — то — чего — ты — хотел. Неужели смысл этих слов столь загадочен? Они пусть и не короткие, но совершенно элементарные. О господи, — рассердилась она наконец. — Нет, все-таки что-то не в порядке с тобой!
В следующий раз, когда мы оказались вместе на лекции по истории, Оливия села в последний ряд, чтобы не попадаться мне на глаза. Теперь, когда я узнал, что Маунт-Холиок ей пришлось покинуть из-за пьянства и что потом она три месяца лечилась, чтобы выйти из запоя, у меня появилось еще больше причин держаться от нее подальше. Сам я не пил, родители мои лишь изредка позволяли себе пропустить стаканчик, и что могло у меня найтись общего с человеком, который, еще не достигнув двадцатилетия, был госпитализирован из-за алкоголизма? Но, убежденный, что должен порвать с ней, я тем не менее написал письмо и переслал ей через почту кампуса.
Дорогая Оливия!
Ты думаешь, будто я пренебрегаю тобой из-за того, что произошло той ночью в машине. Однако это не так. Как я уже объяснил тебе, все дело в том, что ничего похожего со мной прежде не случалось. Так же как ни одна девушка еще не говорила мне того, что сказала ты при нашей встрече в книжном магазине. У меня были подружки, которых я считал хорошенькими и которым говорил, что они хорошенькие, но еще ни одна девушка до тебя не говорила мне, что ей нравится моя внешность, и не восхищалась какими-либо иными моими достоинствами. Так не вели себя со мной мои подружки, да и чьи-либо еще, насколько я слышал, и все это я осознал лишь после того, как ты высказалась начистоту в книжном магазине. Ты отличаешься от всех, кого я знаю, и тебя ни в коем случае нельзя назвать шлюхой. Я думаю, ты чудо. Ты красивая. Ты зрелая. Ты, признаю это, куда искушеннее меня. Это-то меня и оттолкнуло. Не я тобой пренебрег, а ты меня оттолкнула. Прости меня. И не проходи мимо меня на лекциях не здороваясь.
Но она ничего не ответила, она даже не посмотрела в мою сторону. Это
Но сколько бы я ни твердил себе, что без нее мне только лучше и что пила она по той же самой причине, по которой сделала мне минет, я не мог не думать о ней. Я ее боялся. Я сходил с ума, подобно собственному отцу. В известном смысле я в него превратился. Я не оставил его в Нью-Джерси, скованного цепями дурных предчувствий, жутких предостережений и прорицаний; я превратился в него в Огайо!
Когда я звонил ей в общежитие, она не подходила к телефону. Когда подстерегал после лекций — убегала от меня. И я написал второе письмо:
Дорогая Оливия!
Поговори со мной. Встреться со мной. Прости меня. Я стал на десять лет старше, чем был при нашем первом свидании. Я теперь мужчина.
В последних трех словах этого послания было нечто мальчишеское — мальчишеское, жалкое и лживое, — поэтому я и протаскал его в кармане целую неделю, прежде чем решился опустить в ящик для студенческой почты в холле общежития.
На сей раз она мне ответила:
Дорогой Марк!
Я не могу с тобой встретиться. Ты опять убежишь — теперь, когда увидишь шрам у меня на запястье. Если бы ты разглядел его в вечер нашего свидания, я бы честно все тебе рассказала. Так я и собиралась поступить. Я его и не скрывала, но ты ухитрился его не заметить. Это шрам от бритвы. Я пыталась покончить с собой в Маунт-Холиок. Вот почему и отправилась на три месяца в клинику. Клинику Меннинджера в Топике, штат Канзас. Санаторий и психиатрическая лечебница Меннинджера. Так она полностью называется. Мой отец сам врач, он в этой клинике кое-кого знает, поэтому меня именно туда и отправили. За бритву я схватилась вдрызг пьяная, но помышляла об этом уже очень долго, а все потому, что я не жила, а, притворяясь, будто живу, переходила из класса в класс. Будь я тогда трезва, у меня бы все получилось. Так что троекратное ура десяти порциям виски с тоником. Если б не они, меня бы не было на свете. Они и моя полная неспособность добиваться задуманного. Даже с самоубийством у меня ничего не вышло. Я не могу оправдать своего существования хотя бы таким способом. Самобичевание — мое второе имя.
Я не жалею о том, что мы сделали, но больше нам этого делать не надо. Забудь меня и иди своей дорогой. С тобою тут никто не сравнится, Марк. Ты не просто стал мужчиной, — похоже, ты был им всю жизнь. Может, ты и был когда-то маленьким мальчиком, но я этого себе не могу представить. И уж во всяком случае, ты не был похож на других маленьких мальчиков. Ты не простак, и потому тебе здесь придется непросто. Если тебе удастся выжить и выстоять в этом убогом месте, тебя, несомненно, ждет блистательное будущее. Но для чего, для чего ты вообще приехал в Уайнсбург? Я-то здесь как раз из-за здешнего убожества, предполагается, что только здесь я смогу стать нормальной. Ну а ты? Тебе следовало бы изучать философию где-нибудь в Сорбонне и жить в мансарде на Монпарнасе. Нам обоим следовало бы. Прощай, прекрасная душа!
