— Отец Лоулер мог платить. А почему отец не может?

— Я беден, Осанна. Так же беден, как был беден мой Господь.

— А сколько отец будет платить?

— Я ничего не буду платить, Осанна. Мне тоже ничего не платят. Нас вознаградит Господь.

Ванг все улыбался.

— Пожалуй, Осанна и Филомена должны будут пойти туда, где их оценят. В Сэньсяне методисты платят таким уважаемым катехизаторам по 16 талей. Но отец, несомненно, еще передумает. Здесь, в Байтане, очень враждебно относятся к миссионерам. Люди считают, что feng shua города — законы порядка — разрушаются вторжением миссионеров, — он подождал ответа священника, но Фрэнсис не сказал ничего.

Наступившее молчание стало напряженным. Тогда Ванг вежливо поклонился и ушел. Фрэнсиса даже дрожь пробрала, когда он стоял, глядя ему вслед.

Правильно ли он поступил, оттолкнув от себя дружелюбных Вангов? Но ведь Ванги вовсе не были друзьями, но подхалимами и приспособленцами, верящими в христианского Бога за христианские деньги. И все-таки… единственная связь между ним и населением была порвана. Ему вдруг стало страшно, Фрэнсис с горечью почувствовал, как он одинок.

Дни шли, и его ужасное одиночество все возрастало, а бессилие что-либо предпринять парализовало волю начинающего миссионера. Лоулер, его предшественник, строил на песке. Несведущий, легковерный, в изобилии снабженный деньгами, он бросался во все стороны, раздавая деньги, давал имена и крестил без разбора. Так он собирал целую вереницу „рисовых христиан“. Это был напыщенный оптимист, упивающийся своим триумфом. Когда Лоулер сочинял свои длинные отчеты, он и не подозревал, что стал жертвой множества хитрых вымогателей. Этот так называемый „миссионер“ ко всему относился поверхностно, и от его работы ничего не осталось, разве что презрение, распространившееся в официальных кругах города к достойной жалости глупости чужеземца.

Кроме небольшой суммы на жизнь и пятифунтового банкнота, который Полли всунула ему в руку в момент отъезда, никаких денег у Фрэнсиса не было. К тому же его предупредили, что всякие просьбы о субсидии от миссионерского общества на родине будут отклонены. Пример отца Лоулера (при мысли о нем ему делалось противно до тошноты) заставлял его радоваться своей бедности. Он с лихорадочным жаром поклялся себе, что не будет нанимать прихожан за деньги. То, что должно быть сделано, будет сделано с помощью Бога и его собственных рук. Но пока Фрэнсис не сделал еще ничего.

Первым делом он повесил вывеску на своей временной часовне. Это не привело ни к чему: никто не приходил слушать мессу. Ванги широко распространили слух о том, что он нищ, что с него нечего получить, кроме горьких слов.

Потом Фрэнсис попытался устроить собрание на улице около здания суда. Его осмеяли, а затем просто игнорировали. Этот провал унижал его. Какой-нибудь китайский жестянщик, выступи он с проповедью конфуцианства на своем ломаном англо-китайском жаргоне где-нибудь на улицах Ливерпуля, наверное, имел бы большой успех. Фрэнсис исступленно боролся с коварным демоном, непрестанно нашептывавшем ему о его неумелости.

Он молился, молился с одержимостью, ибо горячо верил в действенную силу молитвы. „О Господи! Ты помогал мне раньше, помоги же мне сейчас, ради Бога помоги, прошу тебя!“

Часто целыми часами Фрэнсис предавался неистовому гневу. Почему они послали его сюда, в эту чужую дыру, почему поверили этим липовым отчетам?! Это ни одному человеку не по силам, это не по силам самому Господу Богу!

Он был отрезан от всех средств связи, погребен в этой глуши. Ближайший миссионер, отец Тибодо, находился в Сэньсяне, за четыреста миль отсюда. А этот заброшенный пустырь был совершенно непригоден для миссии.

Всеобщая враждебность к незадачливому миссионеру, подогреваемая Вангами, росла. Он уже привык к насмешкам детей. Теперь, когда Фрэнсис шел по городу, за ним следовала целая толпа молодых кули и выкрикивала оскорбления. Если он останавливался, кто-нибудь подходил к нему и отправлял около него свои естественные нужды. Однажды вечером, когда Фрэнсис вернулся в свой хлев, пущенный из темноты камень ударил его в лоб.

Это было уж слишком и пробудило в нем боевой дух. Когда Фрэнсис перевязывал свою разбитую голову, собственная рана навела его на дикую мысль, тем не менее, поразившую его своей простотой. Он должен… да, он должен подойти ближе к этим людям… и это… пусть это очень примитивно, и все-таки эта новая попытка, может быть, поможет ему достигнуть цели.

На следующее утро, уплатив два лишних таля в месяц, Фрэнсис снял у Ханга заднее помещение лавки и открыл общедоступную амбулаторию. Богу только ведомо, как мало он смыслил в медицине, но у него все же было свидетельство о прохождении курсов по оказанию первой помощи, да и долгое общение с доктором Таллохом дало ему основательные познания в гигиене.

Сначала никто не осмеливался подойти близко к его амбулатории, и Фрэнсис уже стал предаваться отчаянию. Но постепенно, влекомые любопытством, стали заходить один… другой… В городе всегда было много больных, а местные доктора лечили варварскими методами. Новый доктор стал пользоваться некоторым успехом, тем более, что он ничего не требовал — ни денег, ни благочестия. Его клиентура мало- помалу росла. Фрэнсис написал письмо Уилли, вложив в него пять фунтов, полученные от Полли, и попросил, чтобы тот срочно выслал ему ваты, бинтов и простых лекарств. И хотя часовня по- прежнему пустовала, зато амбулатория частенько бывала переполнена.

По ночам, бродя среди развалин миссии, он предавался грустным раздумьям. Ему никогда не отстроить миссию заново на этом размываемом водой участке, никогда… И Фрэнсис с вожделением смотрел через дорогу на радующий взор Холм Блестящего Зеленого Нефрита, прелестный склон которого с тенистой кедровой рощей поднимался над разбросанными там и сям храмами. Вот было бы достойное местоположение для храма Господня!

Владелец этой земли, гражданский судья по имени Пао, член замкнутого круга породнившихся между собой браками купцов и должностных лиц, заправлявших всеми делами города, появлялся очень редко. Но почти каждый день его родственник и управляющий высокий величавый мандарин лет сорока, приезжал, чтобы осмотреть работы и расплатиться с рабочими глиняных карьеров, которые были расположены в кедровой роще.

Измученный неделями одиночества, покинутый, преследуемый, Фрэнсис, несомненно, немного помешался. У него не было ничего, и сам он был ничто. И все-таки однажды под влиянием порыва он остановил высокого мандарина, когда тот пересекал дорогу, направляясь к своим носилкам. Фрэнсис не понимал всего неприличия своего поступка. По правде говоря, он едва ли вообще соображал, что делает: он плохо питался и от приступа лихорадки был в полубредовом состоянии.

— Я часто восхищаюсь этим прекрасным владением, которым вы столь мудро управляете, — сказал Фрэнсис.

Двоюродный брат господина Пао, остолбеневший от удивления, чопорно смотрел на изможденную фигуру чужеземца с горящими глазами и грязной повязкой на лбу. С ледяной вежливостью он наблюдал продолжительную борьбу священника с китайской грамматикой, затем кратко попросил снисхождения к себе, к своей семье, к своим жалким владениям, сделал несколько замечаний о погоде, о видах на урожай, о трудностях, перенесенных городом, чтобы откупиться от бандитов Вайчу. Совершив все это, мандарин демонстративно открыл дверцу своих носилок. Когда Фрэнсис, у которого кружилась голова, попытался снова повернуть разговор на участок Зеленого Нефрита, он снисходительно улыбнулся.

— Владение Зеленого Нефрита — это жемчужина, которой нет цены. Оно велико, на нем есть тень, вода, пастбища… кроме того, там богатые глиняные карьеры с великолепной глиной, идущей на керамику, изготовление кафеля и кирпича. Господин Пао не имеет желания продавать его. Ему уже предлагали пятнадцать тысяч серебряных долларов, но он отказался.

У Фрэнсиса ноги подогнулись, когда он услышал эту цену, в десять раз превосходящую его самые боязливые предположения. Лихорадка сразу оставила его, он вдруг почувствовал, как он слаб и как кружится и раскалывается от боли у него голова, и устыдился нелепости своих мечтаний. Фрэнсис поблагодарил родственника господина Пао и сконфуженно пробормотал какие-то извинения. Заметив печаль и обескураженность священника, этот культурный китаец позволил нотке презрения прорваться сквозь