семью выслали в другое место. Ребенок умер еще в утробе – и к счастью, как, возможно, сказали бы некоторые. Год спустя Эмили вышла замуж. За вполне достойного человека, я полагаю. Вот такая история. – Олден криво усмехнулся. – Вы можете подумать, что я использовал это как предлог, чтобы потом соблазнять бесчисленное множество женщин. Странно, что я об этом вообще говорю. Раньше я никому не рассказывал, как меня предала самая первая в жизни любовь.

– Эмили?

– О нет, – сказал Олден, все еще с некоторой легковесностью. – Несчастное дитя ничего не могло с собой поделать. Сдержанность, которую она мне выказывала, была совершенно неподдельной. Но мой брат был очень настойчив. Нет, не Эмили – Грегори меня предал. Из-за его предательства я оказался в Италии и пробыл там долгое время. Но я все равно не переставал его любить.

– Естественно, – сказала Джульетта. – Он был вашим братом.

Солнце брызнуло сквозь кружево, когда Олден приложил руку к стеклу. Он подтянул створку вверх и закрыл окошко.

– Грегори сделал это из любви ко мне. Он хотел уберечь меня от ошибки в жизни. Потом я часто размышлял над этим. Как бы сильно я ни верил в искренность его мотивов, я понимал, что он обошелся с Эмили варварски. Он всячески противодействовал моему участию в ее судьбе. Простить это было чертовски трудно. Хотя задним числом я рассматриваю бегство в Италию как глупость и жалость к себе. Бросаться в объятия Марии, чтобы научиться быть таким же холодным и расчетливым, как Грегори? Это было ребячеством.

– Но как вы могли оставаться с ним в одном доме, после того как он соблазнил вашу первую любовь?

– Это было непросто. Но в то же время, надо признать, в какой-то степени он был прав. Если бы я сбежал с Эмили, это погубило бы нас обоих. Та щенячья любовь была лишена настоящей глубины. Наш брак обернулся бы катастрофой. Возможно, Грегори просто избрал детский способ, чтобы продемонстрировать это.

– Вероятно, первая любовь всегда обречена. В шестнадцать мы еще такие дети! Я бы не хотела вновь оказаться такой юной.

Олден внезапно рассмеялся:

– Боже упаси! Я тоже!

Они сидели в уютной тишине, словно с этим доверительным разговором их отношения переместились на новый уровень, когда больше не требовалось ничего пояснять вслух. Джульетте даже не нужно было выражать ему свое сочувствие и ужасаться тому, что содеял Грегори. Олден это уже и так понял.

– Что еще означает это ощущение безопасности, доверия – если не любовь?

– Насыщенность, – сказала Джульетта. – Вы сами так говорили, еще раньше.

– В самом деле? – удивился Олден. Его руки небрежно лежали на ящичке с грузом писем, бумаг и перьев.

– Во время нашего итальянского ужина вы объясняли, чем вам не нравится постоянство и почему вы добивались многих женщин. Вы сказали, что искали насыщенности, которой никогда не хватает.

– Смелые слова! Здорово же я себя натренировал, если уверовал в это!

– А теперь нет?

– Теперь я открыл для себя любовь, – сказал Олден. – Гораздо большую и более искреннюю страсть, по насыщенности не сопоставимую ни с чем. Раньше я никогда не испытывал ничего подобного. Вы можете этому поверить?

– Может быть. – Джульетта потупила глаза, почти боясь встретиться с ним взглядом.

– Это чувство атакует мое сердце, даже когда вас нет рядом. Я абсолютно убежден, что любая другая женщина будет только раздражать меня. Вы погубили меня, Джульетта.

Несмотря на волнение, она засмеялась:

– Погубила? Каким образом?

– Черт возьми, как ни ужасно это сознавать, но мои дни распутника закончились.

– Просто это знак того, что вы потихоньку впадаете в детство.

– Нет, – негодующе возразил Олден, – просто это знак того, что ко мне наконец возвращается разум.

– Вам легче, сэр! Моего вы лишили меня давно. С тех пор как я только положила на вас глаз, во время нашей первой встречи.

Джульетта отвернула лицо, хотя знала, что он ее изучает. Пристальный взгляд Олдена прошелся по экстравагантной шляпке, глубокому вырезу модного платья с облегающим лифом, расшитым перламутровым бисером и украшенным крошечными бантиками. Это ленивое обозрение, с исходившими от него микроскопическими волнами, вызывало в ней такое восхищение, что у нее дух захватывало.

Ее расцветшая кожа напоминала цветок, раскрывший лепестки, чтобы предложить свою ранимую сердцевину.

– Но вы любите меня, Джульетта.

Она кивнула.

– Стало быть, – сказал Олден, – мы с вами, восседающие здесь во всем нашем пышном убранстве, глупцы. Двое влюбленных глупцов.

– Но как мы можем быть уверены, что это действительно так? – настаивала она. – Ведь и вы, и я свои прежние чувства тоже принимали за любовь.