забора.
Тим извернулся. Они с хохотом покатились, молотя землю перемазанными суриком ногами, пугая маленьких серых ящериц... Прогоняя остатки тревоги.
Славка сел Тиму на грудь. Коленками прижал к земле его локти.
— Возмездие неизбежно, — заявил он. — Ты меня обругал два раза: профессором и миллионером. Было?
— Было, — покаялся Тим.
— За профессора — раз, — сказал Славка и хлопнул Тима указательным пальцем по переносице.
— Раз, — согласился Тим и зажмурил один глаз.
— За миллионера — два!
Тим зажмурил второй глаз и сказал:
— Людоед.
— За людоеда — три.
— Сдаюсь, — сказал Тим, который никогда никому не сдавался всерьез.
Славка поднял его. Тим пожаловался:
— Теперь я совсем инвалид.
— Не дойдешь — донесу, — пообещал Славка.
У самой пристани Тим вдруг остановился. Сунул руки в карманы. Задумчиво посмотрел на Славку.
— От судьбы не уйдешь, — сокрушенно сказал он. — Ключи я все-таки потерял.
Мама была спокойной и ласковой. Она не стала упрекать Славку и Тима, что долго болтались где- то. Сразу их накормила, а потом помогла оттереть краску. И сказала:
— Теперь от вас разит за версту, как от старых примусов. Пошли купаться, смоете керосин!
Славка и Тим заорали 'ура!'.
Купались на городском пляже. Мама развеселилась. Она была похожа на девчонку в красном купальнике. Она гонялась за Славкой и Тимом, брызгала их, и на плечах у нее горели солнечные зайчики.
Потом все трое, взявшись за руки, ныряли с бетонных ступеней.
И лишь когда наплавались и напрыгались, мама села в сторонке и снова сделалась слишком спокойной. Непонятно как-то смотрела на Славку.
Славка осторожно подошел.
— Мама, ты чего?
— Ничего, Славик. Я, кажется, тебе очень завидую.
— Почему?
— У меня никогда не было такого друга, как твой Тим... Это же надо придумать: цепь...
— Ты правда на него не сердишься?
— Я его люблю, — сказал мама. И вскочила: — Не пойти ли нам, товарищи, в кино? Двухсерийный фильм 'Четыре мушкетера'! Говорят, глупость ужасная, но очень смешно!
...В общем, это был прекрасный день. И прекрасный вечер. И Славка уснул счастливый.
Утро тоже было замечательное. Безоблачное. Мама проводила Славку до школы. На крыльце он, не стесняясь, чмокнул маму в щеку. А что? Многих провожали, и многие так делали. Мама потрогала его кисточку на макушке и сказала:
— Ни пуха ни пера...
А когда перешла площадь, помахала Славке с лестничной площадки...
Когда кончился третий урок, за окнами потемнело, и ударил дождик. Но это был теплый летний дождик. Он весело звенел по стеклам, плескался в листьях и лупил каплями по асфальту.
На перемене в коридорах стали появляться мокрые взрослые. Это родители, бабушки и дедушки несли ребятам плащи и зонтики. Славку отыскал Наездник. Он держал под мышкой желтый полиэтиленовый сверток. Значит, о Диньке тоже позаботились.
— Слава, тебя внизу какая-то тетя спрашивает, плащ принесла!
Славка побежал на первый этаж. Он был уверен, что увидит маму. Но у раздевалки стояла баба Вера.
— Вот, Славушка... — Она протянула голубую прозрачную накидку. — А то намокнешь, простудишься...
— Да что ты, баба Вера... Зачем? Маленький я, что ли? Говоришь, ходить трудно, а сама...
Баба Вера смотрела нерешительно и куда-то мимо Славки. Шевелила губами.
— Устала, да? — неловко сказал Славка.
— Тут еще... вот. Письмо тебе, Славушка.
Он удивился. И сразу почему-то встревожился. Взял белый, без надписи, конверт. Рванул. Развернул клетчатый листок...
'Хороший мой, Кисточка моя, не обижайся и не сердись. Я ничего не сказала заранее, чтобы не было лишних слез. Ты уехать не смог, а я не могу остаться. Все так перепуталось в моей взрослой жизни... Я обязательно приеду, как только во всем разберусь и все решу. Может быть, скоро. Не грусти, ты уже большой. Я только вчера поняла, что ты уже большой и имеешь право выбирать сам... Слушайся бабу Веру, помогай ей. Она очень хорошая. Я скоро подробно напишу обо всем.
Передай привет Тиму.
Крепко-крепко обнимаю тебя и целую.
Мама'.
'Странно, — подумал Славка. — Дождик идет. Динька стоит. Ребята бегают. Все как раньше...'
Мама уехала, все должно стать черным. А осталось прежним. И сам он, Славка... стоял и ничего не чувствовал. И тут он вспомнил: он читал где-то, что человек, получивший большую рану, не чувствует боли. В первую минуту не чувствует. А потом...
Но боль — что... Славка любую готов испытать, лишь бы не было этого письма. Однако письмо было. Славка зачем-то положил его на подоконник. Прочитал еще раз. Свернул, затолкал в конверт. Сунул конверт в левый карман, вспомнил, что там дыра, переложил в правый. Поковырял краску на подоконнике. Подоконник был гладкий, холодный и очень широкий. Наверно, в давние времена здесь на переменах сидели мальчишки в черных мундирчиках — морские юнкера — и лихорадочно учили такелажные узлы и названия частей рангоута... Надо же, какая чепуха лезет в голову... А Динька все стоит рядом... И баба Вера...
— Мама на каком поезде уехала? — тихо спросил Славка.
— На самолете, Славушка. Утром еще, как тебя проводила...
Самолет не догнать. А если и догонишь, то что дальше?
— Ладно, баба Вера, — сказал Славка. — Спасибо. Я пойду. Ты меня не теряй, я задержусь сегодня, потому что шесть уроков да еще собрание, я в школе пообедаю, ты не волнуйся, пойду я...
Он пошел, пошел по коридору, а накидка тащилась сзади и скребла жестким краем по паркету. И, словно убегая от шороха, Славка все ускорял шаги...
'Ну, тихо ты, — говорил он себе. — А ну, держись! Чего ж теперь? Не смей... Хоть еще полминуты...'
Через боковую дверь он выскочил во двор и бросился в закуток между гаражом и забором. И там под дождем он прижался лбом к мокрой стене. И рванулись слезы...
Кто-то надел ему на плечи накидку. Кто? Динька... Надел и отошел. Потом Славка услышал
