фесках. Динька пристроился рядом и тихо дышал у Славкиной щеки. Видно, он перестал обижаться на карронаду и тоже думал об атаке и залпах.

Но не было ни штурма, ни стрельбы. Стояла тишина, только трещали кузнечики. Так же, как сейчас, на площади Карронад...

— Хорошее название, — сказал Славка Тиму.

— Мне это слово нравится — 'карронада', — сказал Тим. — Ну, и вообще, говорят, эта площадь с пушками связана. Во время Первой обороны, когда укрепления строили, сюда орудия с кораблей свозили, а отсюда уже везли на бастионы.

— На такую высоту затаскивали?

— Зато дальше удобно везти. А сюда, наверно, была дорога от Орудийной бухты... А может, и не так было... Но если и не так, здесь, по-моему, все равно стояли пушки. Вот и стена оборонительная...

— Ты хотел, чтобы памятник у стены стоял, да?

Тим серьезно кивнул и подвел Славку к стене. Она была сложена из больших каменных блоков, на которых сохранились выбоины от пуль. В узких бойницах синело небо. На разрушенной верхней кромке росли кустики.

— Вот здесь... — тихо проговорил Тим. — Они бы стояли вдвоем и за руки держались. Будто собой стену защищают. А за стеной — весь Город... А они будто не из разных времен, а вместе. Потому что Город один и тот же. Ну, я не знаю, как объяснить.

— А чего объяснять, — сказал Славка.

Он их как наяву увидел. Только не из камня и не из металла, а живых. Один — широкоскулый, курносый, в широкой холщовой рубашке, старинной большой бескозырке. Другой — чуть повыше, темноволосый, строгий. Держит за ремешок снятую каску. На плече тельняшка разорвана — большая, не по росту тельняшка...

А потом — будто даже неожиданно для Славки — подошел третий. Чуть повыше Диньки, чуть пониже Тима. В голубой школьной рубашке, с помятым ранцем на одном плече. Тоненький и угрюмый. Исподлобья глянул на Славку. Встал чуть в стороне от тех двоих.

— Тим, — сказал Славка. — Неправильно, если только двое. Такие, как Андрюшка Илюхин... Они ведь тоже погибли из-за войны... — Он хотел объяснить и не мог подобрать слова.

С давних пор Славка научился чувствовать неумолимость математических законов. Еще тогда, когда неотрывно следил за движением костяных шаров по бильярдному сукну. И сейчас он хотел объяснить, что во всем виновата жестокая математика войны. Если лежат в земле сгустки тротила и гремучей ртути в ржавых оболочках, на них все равно кто-нибудь наткнется. Рано или поздно. И чаще всего натыкаются маленькие и любопытные — те, кто ближе к земле и к траве; те, кто ощупывают коленками и локтями глинистые откосы и камни развалин; те, кто не пройдут мимо темного входа в подземелье и мимо загадочной находки. Это — тоже закон. Можно охранять, беречь, запрещать, но по беспощадному закону больших чисел на кого-то падает жребий. Не на того, так на этого. Потому что укрытые в земле снаряды — это продолжение войны. И если Андрюшка Илюхин погиб, он закрыл от смерти другого. Может быть, Диньку. Может быть, Тима или Славку. Может быть, тех ребят, которым не дал добежать до костра...

Но сказать все это Славка не сумел. Он только повторил:

— Они тоже из-за войны... Не все ведь по глупости...

Хорошо, когда тебя понимают. Тим понял сразу.

— Правильно... Почему я не подумал?.. Трое, конечно, лучше, а то несправедливо... Знаешь, Славка, в позапрошлом году какие-то малыши в подземелье провалились, где раньше минные склады были. Один семиклассник их вытащил, а сам не выбрался. Засыпало...

Славка кивнул. Потом сказал:

— А если бы не засыпало? Наверно, никто бы и не узнал. И героем бы никто не считал. А он ведь все равно как на войне. Будто тоже Город защищал... Тим, таких, наверно, тоже немало...

— Конечно...

Они постояли еще у теплой от солнца стены. Наверху в кустах ссорились воробьи. Где-то на рейде прогремела якорная цепь. Тим неловко улыбнулся:

— Мы размечтались, будто про памятник все уже решено. Будто от нас зависит...

Но Славка сказал серьезно:

— Все равно ты хорошо придумал.

— Мы, по-моему, вместе придумали, — сказал Тим. — Пошли, Славка, а то Валентина нам задаст...

Они обогнули стену, и Орудийная бухта вся открылась перед ними.

В бухту входила баркентина.

— 'Сатурн'! — крикнул Тим.

И они помчались к берегу.

Баркентину тащил буксирный катер. Он вел ее к месту последней стоянки, где трехмачтовый парусник должен был превратиться из учебного судна в торговую точку треста кафе и ресторанов.

В своем последнем плавании старая, с ободранной краской на бортах, без парусов баркентина все равно была красива. На низкой набережной собрались зрители. Славка и Тим пробрались к самой воде.

— Отплавалось корытце, — послышался слева от Славки насмешливый голос.

Славка и Тим разом обернулись. Недалеко от них стояли трое курсантов и пожилой моряк с капитанскими шевронами на погончиках светлой куртки.

Капитан коротко глянул на курсанта с гладким красивым лицом.

— О любом судне следует говорить уважительно, курсант Вересов.

Вересов, видимо, смутился и поэтому сказал излишне громко:

— Это если о судне, товарищ старший воспитатель. А 'Сатурн' уже не судно, он без флага. Он теперь плавучая танцплощадка.

— И вы говорите об этом с удовольствием...

— Никак нет. Я просто отражаю объективную истину.

'Дурак', — подумал Славка.

Другой курсант, совсем юный, похожий на восьмиклассника, почему-то засмущался и спросил:

— Дмитрий Георгиевич, а правда, что какой-то пацан хотел перерезать швартовы у 'Сатурна' и грохнуть его о камни?

Капитан кивнул:

— Да, я слышал.

Вересов усмехнулся:

— Представляю, как папаша порол этого юного флибустьера...

Славка взорвался:

— А ты!.. Сам-то... Только форму носишь! Попробовал бы ночью при шести баллах на марс подняться, чтобы фал протянуть! Весь день потом клеши сушил бы!

К Славке обернулись: и курсанты, и капитан, и вообще все, кто был рядом.

Вересов снисходительно сказал:

— Юноша, с вами не разговаривают. А что касается моих клешей, не беспокойтесь. У меня первый разряд по альпинизму.

— А по уму четвертый, детсадовский, — рубанул Славка.

Кругом засмеялись. Тим осторожно дернул Славку за рукав. Капитан с короткой усмешкой сказал Вересову:

— Видите, подрастающее поколение не нашло с вами общего языка.

Вересов с вкрадчивым нахальством спросил:

— Товарищ старший воспитатель, разрешите вопрос... Вы, кажется, одобряете того пирата, который хотел затопить 'Сатурн'?

Дмитрий Георгиевич опять усмехнулся и наставительно произнес:

— Курсант Вересов, вы могли заметить, что действий, идущих вразрез с уставами морской службы,