движение ‹…› под названием имажинизма» (ЕЖЛТ, с. 52). Тот факт, что имажинизм был основан, с одной стороны, им самим, «а с другой — Шершеневичем», Есенин подчеркивает в автобиографии 1924 г. (см. наст. кн., с. 17).

Организационно группа объединилась вокруг своего кооперативного издательства (информация об организованном «на артельных началах» издательстве «Имажинисты» была напечатана в газете «Советская страна», 1919, 10 февр., № 3, с. 8) и литературного кафе «Стойло Пегаса». Эта штаб-квартира имажинистов, находясь в самом центре Москвы, на Тверской, являлась одним из наиболее популярных московских литературно-артистических кафе 20-х годов. Здесь читались стихи, проводились диспуты о поэзии, путях развития современного искусства — театра, кино, живописи, творческие вечера В. Брюсова, С. Есенина, В. Качалова, В. Мейерхольда и др.

В пору увлечения имажинизмом Есенин считал, что именно с ним связаны пути развития поэзии (см. его письмо Р. В. Иванову-Разумнику, май 1921 г.). В. Кириллов приводит в этой связи адресованные ему есенинские слова: «Ты понимаешь, какая великая вещь и-мажи-низм! Слова стерлись, как старые монеты, они потеряли свою первородную поэтическую силу. Создавать новые слова мы не можем. Словотворчество и заумный язык — это чепуха. Но мы нашли способ оживить мертвые слова, заключая их в яркие поэтические образы. Это создали мы, имажинисты. Мы изобретатели нового. Если ты не пойдешь с нами — крышка, деваться некуда» (САЕ, с. 174).

Характер отношения Есенина к имажинизму отражают и некоторые дарственные надписи (см. наст. кн., с. 137, 166, 193). Это, в частности, его автограф на «Треряднице», подаренной И. Н. Бороздину 7 марта 1921 г.: «‹…› Не было бы Есенина, не было бы и имажинизма. Гонители хотят съесть Имажинизм, но разве можно вобрать меня в рот?» Поэт называет себя «вождем имажинизма» и «Имажинистов» (в дарственных надписях: А. В. Луначарскому — на «Треряднице» и И. С. Козлову на книге А. Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф», обе 1921), а группу имажинистов — «примыкающей» к нему (в заявлении А. В. Луначарскому 17 марта 1922 г.).

Расхождения между Есениным и другими имажинистами начались с самого начала существования группы. Уже первый совместный документ — «Декларация», — по признанию Шершеневича, создавался «не так просто». Эти разногласия проявлялись во всем, что касалось творчества: Есенин не разделял отношения имажинистов к поэтическому образу, их взглядов на задачи и цели искусства.

Свое понимание поэтической образной системы Есенин изложил в «Ключах Марии» (1918) еще до знакомства с Шершеневичем и Мариенгофом (подробнее см. т. 5, с. 439–500 наст. изд.). Созданные самостоятельно еще до знакомства с имажинистскими теориями на основе глубокого изучения крупнейших исследований по фольклору, есенинские «Ключи Марии» имажинисты вначале старались «притянуть» к себе: в объявлениях издательства «Имажинисты» название этой книги сопровождалось подзаголовком «теория имажинизма», и, рецензируя ее, Шершеневич называл Есенина «одним из идеологов имажинизма» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2 (4), май, стб. 57). Однако, судя по исправлениям, внесенным Есениным в текст рукописи (одно из них — полемика с футуризмом, который он именует «подглуповатым»), очевидно, что еще осенью 1918 г., в период написания «Ключей Марии», поэт воспринимал Шершеневича как видного представителя одного из самых неприемлемых для него течений — футуризма (см. т. 5 наст. изд., варианты «Ключей Марии»). Ни о какой творческой близости к Шершеневичу и его поэтической практике у автора «Ключей Марии» тогда не могло быть и речи. Если называть «Ключи Марии» «теорией имажинизма», то имажинизма особого, «есенинского», ничего общего не имеющего с имажинизмом других членов группы.

Имажинизм представлялся Есенину своеобразной интерпретацией народно-поэтической образности. Эта естественная органичность отсутствовала в произведениях других имажинистов, на что неоднократно указывал сам поэт, в частности, в беседе с И. Н. Розановым (1921): «Многие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых первых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел более или менее осознанным в имажинизме. Но, — делает многозначительную оговорку Есенин, — беда в том, что приятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю, что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее поэтическое мироощущение. Шершеневичу это до сих пор чуждо, и долго не было этого поэтического содержания у Мариенгофа. Одна только внешность имажинизма» (выделено коммент. — Розанов, с. 4–5). Тот же мемуарист приводит есенинскую оценку произведений других имажинистов: «нутра у них чересчур мало». «Я же, — добавлял Есенин, — в основу кладу содержание, поэтическое мироощущение» (Розанов, с. 10). О принципиальном различии своего и других имажинистов отношения к образу Есенин говорил в это время Вс. Рождественскому: «…разные мы, если глубже взглянуть. У них вся их образность от городской сутолоки, а у меня — от родной Рязанщины, от природы русской. Они скоро выдохлись в своем железобетоне, а мне на мой век всего хватит.‹…› Пишу не для того, чтобы что-нибудь выдумать, а потому, что душа того просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чем прав и в чем виноват. Принимай меня таким, как есть, каким меня мать и родина на свет произвели…» (Восп., 2, 111).

В отличие от своих «собратьев» и в своих эпатажах Есенин всегда оставался «нежным хулиганом»: «Мне хочется вам нежное сказать» («Исповедь хулигана»). В этом плане справедливо наблюдение И. Розанова: «1920 и 1921 годы важны в поэтической деятельности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, выразил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным хулиганом», найдя новую, острую и никем еще не использованную тему» (Розанов, с. 5). Примечательно, что в подготовленном поэтом в 1923 г. для издания за рубежом сборнике стихотворений (Есенин С. Сборник стихотворений. Макет. Автограф. [1923] — РГАЛИ) из восьми включенных в него произведений («Исповедь хулигана», «Песнь о собаке», «Хулиган», «Закружилась листва золотая…», «Корова», «В том краю, где желтая крапива…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Кобыльи корабли») только три — «Исповедь хулигана», «Хулиган» и «Кобыльи корабли» — являются «имажинистскими».

Самые дальновидные из современников поэта уже тогда понимали, что связь его с имажинистами — внешняя. В. Львов-Рогачевский заметил тогда же: «Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть» (Львов-Рогачевский [В]. Имажинизм и его образоносцы… [М.], 1921, с. 46. Подробнее — см. коммент. к «Ключам Марии»).

В конце концов творческие разногласия имажинистов привели к тому, что группа разделилась на правое (С. Есенин, Р. Ивнев, А. Кусиков, И. Грузинов, М. Ройзман) и левое крыло (В. Шершеневич, А. Мариенгоф, Н. Эрдман) с противоположными взглядами на задачи поэзии, ее содержательную сторону, форму, образ (см.: Александр Кусиков и Борис Пильняк в Доме литераторов. — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1922, № 2–3, с. 37–38).

Сложность проблемы «Есенин и имажинизм» заключается еще и в том, что, противостоя формалистическим изыскам в своей поэтической практике и в теории (см. «Быт и искусство»), Есенин принимал участие в имажинистских эпатажах («Засучив рукава и приготовив немало острот и стихов, мы завоевывали славу себе и имажинизму». — Великолепный очевидец, с. 461), что дало повод критикам говорить о способах «сухаревского распространения своей литературы» имажинистами (см. Аксенов И. А. К ликвидации футуризма. — ПиР, 1921, № 3, нояб. — дек., с. 97).

Серьезные сомнения в универсальности имажинизма, его «иссякаемость» Есенин, как признавался сам, впервые «очень ясно почувствовал» во время зарубежного путешествия. Передавая в очерке «Железный Миргород» свое впечатление от океанского лайнера, на котором он пересек океан («Эта громадина сама — образ. Образ без всякого подобия» — т. 5, с. 162 наст. изд.), поэт вспоминает: «Вот тогда я очень ясно почувствовал, что исповедуемый мною и моими друзьями «имажинизм» иссякаем. Почувствовал, что дело не в сравнениях, а в само́м органическом ‹выделено коммент.›» (там же).

Таким образом, ко времени возвращения на родину Есенин внутренне уже был подготовлен к разрыву с имажинистами: «Он стал различать как бы два имажинизма. Один — одиозный мариенгофский, с которым он „будет бороться“, а другой свой — есенинский, который он „признавал“ и от которого „не уходил“» (Ивнев Р. Об Есенине. — САЕ, с. 30).

Письмом в «Правду» 31 августа 1924 г. Есенин (совместно с И. Грузиновым) объявил о роспуске имажинизма: «Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа „Имажинисты“ в доселе известном составе объявляется нами распущенной».

Для членов Ордена есенинское заявление явилось неожиданным, что объяснялось, по крайней мере,