Ко времени, когда мы доехали до яхты, я уже успокоился. Руди же выглядел не очень счастливым, так как видел, где мы находимся, и понимал, что это означает приближение плавания на яхте.

Как обычно, на причале были люди — часть из них тоже готовились отплыть, другие работали на яхтах. Яхта — это, в основном, починка и обслуживание, и лишь немного плавания — если повезет.

Закинув свои вещи в яхту, я перешел к обычному ритуалу проявления интереса к тому, как продвигается починка у моих соседей по причалу. По окончании которого прыгнул в яхту и подтянул ее ближе к причалу, чтобы Руди смог ко мне присоединиться. Начав отвязывать яхту, я вдруг почувствовал желание обернуться. И что же я увидел за спиной? Конечно же, коротышку-лепрекона, шагающего по настилу причала и подающего мне рукой сигнал подождать его. Конечно же, я придержал яхту, пока он не прыгнул на борт. Было очень странно наблюдать, как он идет по причалу мимо людей, а они совершенно не замечают его. Чтобы проверить, все ли у меня в порядке с головой, я даже повернулся посмотреть, видит ли его Руди. Руди провожал его взглядом и даже освободил лепрекону место, когда тот прыгал в лодку. Я почувствовал себя лучше, хоть и не намного. Кроме того, я отметил, что яхта совсем не покачнулась от его прыжка на борт.

«Хороши дела, — подумал я, — теперь на борту пес, который не любит яхт, и лепрекон, видимый только мне и псу!» Руди по-особенному посмотрел на меня, как будто говорил: «Если ты собрался сойти на берег, то я тоже здесь не останусь». Порой я задумываюсь, о чем он думает? Но, честно говоря, предпочитаю этого не знать.

Я оттолкнулся от причала, запустил мотор, и мы поплыли. Прыгая в яхту, лепрекон сказал что-то, что я пропустил мимо ушей, возможно: «Прекрасное утро!» — или нечто подобное. Мне пришлось попросить его освободить мое сиденье, чтобы я мог управлять яхтой. Если бы я доверил руль ему, это выглядело бы не слишком хорошо в глазах других владельцев яхт, которые не могли его видеть. (Ну, вы понимаете, что я имею в виду!) Сам же лепрекон выбрал раскладное кресло на носу яхты, с которого я люблю наслаждаться видом, когда дрейфую по течению. Это кресло расположено не по тому же борту, что и кресло рулевого, потому он не закрывал мне обзора. Но все равно я чувствовал себя несколько странно — с лепреконом сидящим на носу яхты. (Хоть и вся моя яхта выглядит так, как будто в ней обитает лепрекон.) Вот о чем я думал, глядя на него, сидящего в небольшом складном кресле из полосатого брезента. Я знал, что именно это маленькое существо воздействием на мое подсознание заставило меня выкрасить яхту именно так, что она выглядит, как обитель лепрекона. «Вот почему все смеются, чуть завидев ее!» — подумал я. Он обернулся и бросил на меня удовлетворенный взгляд.

— Мне будет не хватать этих вылазок с тобой, — сказал он, когда мы выходили из одного залива во второй, где уже можно было заглушить мотор и дрейфовать с течениями.

— Да что ты говоришь? — произнес я в ответ, только сейчас понимая, что нахожусь на самой причудливой из яхт.

Я решил направить яхту к острову, возле которого есть круговое течение, которое носит вас от одного конца острова к другому. Путешествие в один конец занимает двадцать пять минут. Но если вашу яхту подхватит основное течение, то может отнести в сторону.

Мотор выключен, я залез на крышу кабины и сел там, облокотившись на выступающую часть.

— В такие минуты ощущаю себя Томом Сойером, плывущим по Миссисипи, — сказал я, зажигая сигарету. И добавил, взглянув на него: — В детстве я любил сидеть на берегу озера, наблюдая за яхтами и мечтая когда-нибудь иметь собственную. Но никогда бы не предположил, что она будет выглядеть, как лодка лепрекона.

— Притом неплохая лодка, заметь, — ответил он с искорками во взгляде, сообщавшими мне, что эта яхта в большей степени его, чем моя.

— Я думал над тем, о чем мы тогда говорили, но так и не смог сообразить, чем хочу заняться, — сказал я с тайной надеждой, что он решит эту задачу за меня.

— Решение у тебя перед глазами.

— Не вижу его.

— Конечно же, видишь, но тебе мешают негативные ощущения, связанные с ним, а потому ты полагаешь, что оно тебе не нравится. Но ты любишь это занятие и прекрасно с ним справляешься — но по-своему, не так, как считается правильно.

Я подумал над его словами и ответил:

— Не понимаю.

— Прекрасно понимаешь! Ты учишь этому других, а сам не следуешь собственным советам.

— Хорошо меня слышишь? Не понимаю! Может, перестанешь ходить вокруг да около и просто скажешь? — ответил я, начиная раздражаться.

— Что ты посоветовал жене, когда она сказала, что ей нравится поэзия, и что было бы здорово, если бы она могла писать стихи? — спросил меня лепрекон.

Я подумал с минуту, пробуя вспомнить обстоятельства, а потом ответил:

— Это один из многих случаев. Люди всегда полагают, что не могут чего-то делать, сравнивая то, что у них получается, с тем, что считается стандартом. Они не понимают, что их талант значительно превосходит стандарты, что они — другие. Потому люди склонны оценивать свое творчество, как недостаточно хорошее, и прекращают им заниматься. Начинается все это еще в школе. Вам говорят написать стих, а потом сравнивают его с другим стихом. Если форма стиха такая же — вы получаете оценку «A»*, если форма другая — получаете всего лишь «D». Это же делают и в других сферах. Я рисую в собственном стиле — его не можно оценить, как лучше или хуже любого другого стиля, но в школе как раз такую оценку и производили. Они пытались всех заставить рисовать одинаково, но ведь так нельзя! Мои рисунки получили столь низкую оценку, что я был зачислен в число не обладающих художественным талантом и отправлен в столярную мастерскую. Но сейчас те же самые рисунки стоят больших денег! В общем, я посоветовал Роберте писать, как пишется, и не сравнивать свои стихи с ничьими другими. Пусть ее поэзия будет особенной — ведь так и есть, так и должно быть.