из подменного фонда…

Словацкую речь понять было не сложно. И девушки догадались: с Георгием опять приключилась беда. Арестовали его русские. А ведь он офицер экспедиционного корпуса…

Свидание не состоялось. Сержант Чомусь выглядел расстерянным. Перед девушками он смущенно оправдывался.

– Это недоразумение, – говорил он упавшим голосом. – Хотя… он русский, а в России с русскими, если они в чем-то провинились, обращаются не лояльно.

– Но он же офицер! – гневливо воскликнула Фрося.

– В России, милая Фрося, на погоны не смотрят.

– А на что же?!

– На то, что в голове.

– Откуда им знать, что у него в голове? – Фрося ответила едкой скороговоркой. На глазах у Фроси были слезы. Вот если бы у нее спросили, какой он парень, она ответила бы: «Самый лучший, которого когда-либо знала».

И от Лены она не скрывала, что любит Георгия с того самого дня, когда тот с озера принес обледенелого мальчишку и принялся приводить его в чувство. Трогательная забота о незнакомом мальчишке ее настолько взволновала, что она окончательно поверила словам отца, однажды сказавшего: «Добрей и преданней русского северянина я еще не встречал. Другие в этом климате не выживают».

Лена, стоя рядом с Фросей, сочувственно молчала, с любопытством разглядывала сержанта. Тот, в свою очередь, незаметно разглядывал Фросю, явно восхищаясь товарищем, у которого есть такая чудесная девушка.

Лену обижало, что сержант ее не замечает, не видит ее стройную фигуру. Может, не видит, потому что лицо у нее со следами фурункулов? Не появись эти проклятые фурункулы, она выглядела бы красавицей. В отличие от голубоглазой Фроси Лена была года на три старше подруги, у нее были большие, пронзительно- карие южно-славянские глаза. А ведь и Алесь, хотя и сержант заокеанской армии, но славянином он так и остался. Он был из тех краев, откуда родом были родители Лены. За глаза в гимназии ее называли ссыльной, хотя не ее, а ее родителей сослали на Север.

С тайной надеждой она ждала, что сержант ей ласково улыбнется, скажет приветливое слово. А он виновато уставился на Фросю, видимо, не зная, как ответить на ее едкую скороговорку. Но сержант – несомненно человек умный – понимал, что в этой скороговорке таился глубокий смысл.

Чужеземцы оккупировали Фросину страну, а ее земляки оккупантам улыбаются, как званым гостям, вроде не догадываясь, что, если эти незваные гости задержатся надолго, всех русских они выловят в свои сети, как в Белом море вылавливают сельдь, и будут вылавливать до тех пор, пока от России ничего не останется. А ведь тут вместе с русскими еще не так давно проживали угорские племена. И все берегли родную землю: она их кормила и растила, как мать растит своих детей. Не одно тысячелетие люди здесь жили, добывали себе пищу, дружили с соседями, рассчитывали на их доброжелательность.

Смена народов зависит от могущества соседей. Чтобы жить свободными, нельзя терять свое могущество. Какой народ это осознает и не теряет его, тот на своей земле – вечный.

Алексей Чомусь, сержант колониальной армии, не только восхищался, но и с завистью размышлял о лейтенанте Насонове:

«Георгий несомненно осознает миссию своего поколения. Ведь могущество России держится на силе ее здравствующего поколения».

Потомок покинувших свою родину украинцев, оставшийся без родины украинец с горьким чувством обиженного судьбой славянина осознавал, что его предки не сумели себя сохранить как могущественное племя, у которого было свое государство под названием «Киевская Русь». Украинец без матери-России живет приземленной мечтой – он может сделать бизнес, обогатиться, возвыситься над бедными. Но ведь все это далеко не главное для того, чтобы репутация в своих собственных глазах сияла как солнце.

Он уже не мечтал, как Насонов, отстоять и приумножить свое государство. Когда-то, при Богдане Хмельницком, Украина о себе крепко заявила, но государством так и не стала. Далеко не все украинцы осознавали свое кровное единство с матушкой Россией. Без такого единства полнокровным государством Украина вряд ли когда-либо станет. Живя отчужденно от России, возможно, будешь сытно питаться, но для всемирного панства останешься батраком. А батраки – все лишь рабочий скот: когда потребуется говядина – всемирное панство погонит его погонят на бойню.

Сержант Чомусь искренне завидовал Насонову: у Георгия было многое – и характер, и мужество, и любимая девушка, и неразделенная Родина, за которую он сражался.

Прощаясь с Фросей и Леной, он не стал вслух изливать свои чувства, а только коротко и грустно произнес:

– Я узнаю, что с Георгием, и сразу же вам позвоню.

Но он ни сразу, ни потом так и не позвонил.

На следующий день неожиданно для сослуживцев сержанта Чомуся арестовали. В экспедиционном корпусе, как и в русской Белой армии, уже начались волнения. Свирепствовали военно-полевые суды.

Вслед за третьей ротой первого батальона славяно-британского легиона, а также Четвертого Северорусского полка (пулеметная рота этого легиона отказалась расстреливать своих товарищей), взбунтовался Пятый Северорусский полк. Взбунтовался на плацу.

Это случилось в гарнизоне Чикуево.

21 июля 1919 года в час ночи была объявлена боевая тревога. В считанные минуты полк был выстроен на плацу.

Вот как свидетельствовал один из участников этого события.

…Теплый туман, как вуалью, окутывал казармы, плотным слоем лежал на земле. Видны были только головы людей, заполнявших обширный плац. Со всех сторон подступали ветвистые тополя, от них исходил запах застоявшегося болота.

За Онегой, за дальними лесистыми холмами на краю горизонта, всходило солнце. Белая ночь плавно превращалась в ослепительно яркий день. На фоне мокрых от росы сосен туман казался зеленоватым.

Небо было высокое и чистое. Еще какой-то месяц назад караваны гусей держали курс на Канинскую тундру, где им предстояло выводить потомство. Небесные птицы подавали голос, заставляли людей прекращать стрельбу, радоваться лету.

И в казармах раздавались голоса:

– Рота, боевая тревога!

И команда по взводам:

– Строиться с оружием!

Друг друга спрашивали:

– Что за тревога? Идут красные? Большевики?

– Наоборот, мы идем к большевикам.

– Наконец-то!

В этот памятный июльский день весь Пятый Северорусский полк, за исключением группы офицеров, перешел на сторону Красной армии.

Офицеров, побоявшихся сдаваться в плен, подобрала английская канонерка. Из нее по радиотелеграфу поступило сообщение, которое было принято сразу в двух штабах – экспедиционного корпуса и Белой армии.

Сообщение гласило: «Пятый Северорусский полк взбунтовался. 3000 пехотинцев, 1000 из других подразделений перешли к большевикам».

Приняв эту радиограмму, как свидетельствовали очевидцы, генерал Эдмунд Айронсайд не скрывал злорадства:

– Я же предупреждал: русским нельзя помогать. У британцев свои интересы, у русских – свои. Наши интересы никогда не совпадут.

Командир американского экспедиционного корпуса подполковник Джорж Стюарт, отчитывая генерала Миллера, наставлял:

– Вы мало расстреливаете. Взбунтовался Пятый Северорусский полк в полном составе, а на следующий день – Шестой. Что вы предприняли?