(Упомянутый бой происходил на 444-ом километре Вологодского участка Северной железной дороги. По свидетельству краеведов, позиции четыре раза переходили из рук в руки.)

В середине ХХ века следопыты находили останки солдат – русских, англичан, американцев, – погибших в годы Гражданской войны. Тогда, даже по горячим следам в дебрях трудно проходимых болотистых лесов, их не могли найти, да, по всей вероятности, и не искали. Эта местность у старожилов-северян считалась проклятой. Сколько беглых каторжан она засосала! Ее всегда обходили десятой дорогой. В зимние месяцы сюда забредали охотники, надеясь обнаружить медвежью берлогу, но долго никто там не задерживался. Однажды в буреломе нашли человечью ногу с армейским ботинком. Ботинок снимать не стали, чтоб опознать, кто же здесь распрощался с белым светом – свой или чужой? На ботинке остались следы зубов хищника. По всей вероятности, медведь пытался добраться до ступни, но, наткнувшись на массивную стальную подковку, оставил ботинок в покое. Охотники предположили, что такую добротную обувь носили солдаты американского экспедиционного корпуса.

В 1922 году ветераны американского экспедиционного корпуса создали ассоциацию «Полярный медведь». В 1929 году под эгидой организации «Ветераны зарубежных войн» бывшие «медведи» отправились в Советскую Россию и вывезли на родину останки 86 своих павших товарищей.

Нога с ботинком, видимо, относилась к солдату, пропавшему без вести, как свидетельство того, что американцам остаться в стороне от войны в России не удалось. В одном из документов об интервенции утверждалось:

«339-й пехотный полк побатальонно и даже поротно воевал на Железнодорожном, Двинском и Онежском фронтах. На стороне белых армий Северной области американцы, британцы и французы дрались с красными, не вполне представляя себе цели этой борьбы».

И дальше следует документ, представленный президенту США Вудро Вильсону для назначения пенсий семьям погибших:

«Потери американского контингента убитыми составили 110 человек. Около 30 пропали без вести».

Мирон Зерчанинов, почетный охотник губернии, как он сам себя представлял, выигравший приз в честь коронации царя, подробно изложил командарму Александру Александровичу Самойло суть капкана.

Точки зрения их в целом совпадали, хотя один из них изучал оперативное искусство в Академии Генерального штаба, другой – в должности полкового фельдъегеря и охотника на таежного зверя. Была у них одна общая заветная цель: от иноземного пришельца, от этого зверя, жестокого и коварного, предстояло, попусту не теряя времени, избавиться во что бы то ни стало. Время работало на интервента.

В кабинете командарм и охотник были вдвоем. Перед ними лежала карта Архангельской губернии, от частого употребления заметно потертая, испещренная цветными карандашными пометками. Это была штабная рабочая карта.

И хотя командарм знал ее наизусть, в предвидении наступательной операции он все чаще задерживал взгляд на Шенкурске. Конфигурация города, раскинувшегося по изгибу правого берега большой судоходной реки, напоминала собой капкан, который ставят охотники на матерого зверя.

Командарм про себя похвалил рассудительного гостя, почетного охотника:

«Ай да Зерчанинов! Ай да молодчина! Сама природа нарисовала конфигурацию капкана, а он, даже не имея карты, чутьем следопыта определил, что именно здесь надо схватить зверя за лапу и так по ней ударить, чтоб навсегда отбить желание без спросу ходить в наши края».

Опасный зверь (и это понимал командарм как стратег и политик), зверь молодой и растущий, по своей силе уже обогнал богатую Аргентину, претендовавшую на лидерство в Новом Свете, схватил крепкими клыками ослабевшую Россию.

Рассуждал командарм трезво:

«Думать вам надо, янки…Это же Россия. Не по зубам она вам… Вот Зерчанинов – думает. И Зерчаниновых на земле, как на небе звезд».

Крепкие мысли посещали командарма, когда он беседовал с людьми, близкими по духу… Они его вдохновляли. С единомышленниками легче всего найти общий язык. За них не надо тревожиться: а вдруг измена?

Изменник, он уже изначально мерзавец, хотя и прикидывается единомышленником. В крутую минуту они проявляются колебаниями, неуверенностью, трусостью. В первую очередь думают о себе.

Мирон Зерчанинов был как стеклышко – прозрачный. Он видел предстоящую операцию сердцем. Проще простого ударить по неприятелю, дать ему возможность отступить, уйти. А неприятель опять соберется с силами и, наученный опытом предыдущего боя, внезапно нанесет удар, откуда его не ждешь. Партизан, как умелый охотник, загоняет зверя в капкан, решает задачу, как не дать ему освободиться от капкана…

Сегодня Россия уподобилась охотнику…

«Стал бы весь народ единомышленником, – невольно подумал командарм, – насколько проще было бы добывать победу! А ведь были времена, когда крепкая мысль немногих зажигала всех».

Командарм был во власти памяти. Глубокую мысль высекает историческая память.

Приходили к нам на Русь татаро-монголы. Они Русь не покорили, но что-то оставили для крепости русского духа.

Приходили немецкие псы-рыцари – Александру Невскому послужили оселком для остроты ума. Дух его крепок и поныне.

Приходили ясновельможные паны-поляки, царями на Руси ставили ненавистников русского народа, и народ выстреливал их пепел в ту сторону, откуда они пришли.

Всего лишь век назад Европа пыталась поставить Россию на колени.

А теперь уже весь враждебный мир пытается разграбить Россию, что было кровью завоевано.

«Не дают нам жить по-человечески. Но мы – живем! Мы же русские…» – Так рассуждали два русских мужика – один в должности командарма, другой – в должности рядового партизана, и оба в равной степени крепкие по духу.

Все главное вроде уже было сказано. Уточнялись только некоторые детали задумки партизана Зерчанинова.

Смелая и умная задумка превращалась в материальную силу.

За окном бушевала пурга. Затаившийся, выжидающий, без единого огонька волостной центр Вельск тонул в непроглядном мареве.

Командарм достал из нагрудного кармана часы, задержал взгляд на золотых, ручной работы стрелках, щелкнул массивной крышкой, словно закрывал портсигар.

– Без десяти два, – сказал командарм. – К утру будем в Погосте. Оттуда выйдут лыжники…Вы их поведете в указанное место. Там уже стоит батарея трехдюймовок.

Ровно в два часа ночи в кабинет вошел высокий гладко выбритый человек в меховом комбинезоне, в унтах, обтянутых ремешками, на меховом шлеме – продолговатые авиационные очки.

– Товарищ командарм, аэросани готовы…

– Я еду не один.

– Сколько прикажете взять?

– Нас будет четверо, – сказал командарм. – Дополнительно берем вот этого товарища, – показал на стоявшего у порога партизана.

– А кто четвертый?

– Начальник разведки. Хватит горючего до Погоста?

– Если не застрянем… На реке сугробы в два метра…Наледь. Не побить бы лыжи…

– От вас зависит.

– Придется на пониженной скорости.

– К утру не успеем.

– Тогда мы прямо – на Важскую Запань.

Но прямо, чтоб Вага осталась километров на пять слева, не получилось. Волнистые сугробы, схваченные морозом, не давали набрать нужную скорость. Машину трясло, как человека в ознобе.

Шли вниз по застывшей Ваге. Кромешную тьму рассекал мощный луч прожектора, снятый с французской