намерена позаботиться о моей одежде. Тот костюм, в который она нарядила меня теперь, был удобен, в нем было очень тепло; однако я не мог показаться в нем на улице. Но, может быть, я ошибаюсь, может быть, они толкуют совсем не о моих вещах. Надобно было поскорее рассеять свои сомнения. Я подумал несколько минут, как бы деликатнее начать разговор, и наконец, заметив на камине большую пуговицу, спросил:

– Нужна вам на что-нибудь эта пуговица?

– Нет, а что?

– Да не худо бы пришить ее к моей куртке, там не было верхней пуговицы.

– Ну, чего еще вспоминать эту грязную ветошь! Ты никогда больше не увидишь ее, Джимми.

– Никогда не увижу? – с испугом воскликнул я. – Как же это можно? Как же я останусь без куртки!

– Не беспокойся об этом, – сказала добрая женщина, гладя меня по голове, – у тебя будет куртка. Хорошо, если бы не было дела труднее, чем раздобыть тебе куртку.

– А что же такое труднее? – спросил я с любопытством. – Разве достать штаны труднее?

Вопрос мой сильно рассмешил старуху.

– Нет, и штаны не беда, Джимми, – сказала она, вдоволь нахохотавшись. – Главная трудность в том, что я с тобой буду делать? Оставить у себя невозможно: ты сам знаешь, какая поднимется суматоха, если тебя найдут здесь!

– Конечно, я не могу здесь оставаться, я сам этого боюсь, – поспешил я ответить.

– Хорошо бы отдать его к кому-нибудь в ученье, – спокойно произнесла Марта, продолжая свою работу.

Она штопала чулки.

– Хорошо-то хорошо! Да к кому отдать?

– Вот я думала… Только вы скажете: какое же это ремесло!..

– Что такое?

– Да отдать бы его в трубочисты к братцу Бельчеру, он ведь держит мальчиков.

– Превосходно! – с восторгом воскликнула миссис Уинкшип. – Вот это дело, так дело! Правда, Джимми?

Я из вежливости ответил:

– Да, конечно!

Но на самом деле я вовсе не разделял восхищения миссис Уинкшип. Конечно, если бы мне предложили сделаться трубочистом в прошлую ночь, когда я, голодный и иззябший, лежал на навозной куче, я, может быть, с радостью согласился бы. Но для мальчика, сытно поужинавшего, сидевшего на мягком диване и одетого в теплую фланель, лазанье по трубам совсем не представлялось приятным занятием.

– Как я рада, что эта мысль пришла тебе в голову, душа моя! – продолжала восхищаться миссис Уинкшип. – Лучше этого ничего и придумать нельзя. Во-первых, это – ремесло, которому научиться легко и которым можно заработать себе деньги, и очень порядочные деньги. Дик Бельчер прежде был такой же бедный мальчик, как Джимми, а теперь он ни в чем не нуждается. Во-вторых, он живет далеко отсюда, и, главное, чистка труб так меняет человека, что родной отец не узнает его, хоть встретится с ним носом к носу. Ну, это дело улажено. Завтра же утром, Марта, поезжай в Кемберуэл и привези с собой Дика Бельчера.

Благодаря миссис Уинкшип, я мог бы спать в эту ночь очень удобно на мягком диване, под чистой простыней и теплым одеялом. Но на самом деле я долго, очень долго не мог уснуть. Я все думал о той судьбе, какая мне готовилась. И чем больше я думал, тем меньше хотелось мне поступать в ученики к трубочисту.

Я знал одного трубочиста, он жил по соседству с отцом. У него было двое учеников, и жизнь их представлялась нам, мальчикам, настоящим мучением.

Ученики жили у мистера Пайка – так звали нашего трубочиста – очень недолго. «Они беспрестанно менялись, и ни один из них не прожил у него больше года. Обыкновенно они или умирали, или убегали от него. На вид они все казались похожими друг на друга: все были грязные, черные, оборванные, глаза у них мигали и щурились при солнечном свете. У нас, мальчишек, ходили самые ужасные слухи о жестокости мистера Пайка. Мы были уверены, что он приучает своих учеников влезать в трубы так: один конец веревки он привязывает к языку ученика, другой держит в руках, стоя на крыше, и, если ученик лезет недостаточно ловко и проворно, дергает со всех сил веревку.

А если мальчик замешкается в трубе, он зажигает горсть стружек, пересыпанных перцем, в печке, под ним. Раз он послал одного из своих учеников в трубу, и ученик не возвратился к нему.

Мы были вполне убеждены, что мистер Пайк зажег слишком много стружек и зажарил мальчика живьем. Правда, многие видали его недели две спустя в Шордиче и говорили, что он просто-напросто убежал.

Представляя себе все эти ужасы, я лежал без сна, пока на часах пробило двенадцать, потом час, потом два. Наконец я заснул и проспал до десяти часов. Миссис Уинкшип и Марта, вероятно, встали по своему обыкновению очень рано: они успели не только позавтракать, но и сходить в какую-то лавку готового платья.

Доказательство того, что они побывали в такой лавке, лежало у меня перед глазами. На стуле подле моей кровати разложены были: чистая рубашка, носки, крепкая суконная куртка и красивые полосатые брюки, под стулом стояла пара башмаков, несравненно лучше тех, какие выманил у меня мистер Берни, а на спинке стула висела фуражка. Я нисколько не сомневался, что все эти прекрасные вещи предназначались мне, и потому поспешил одеться и поздороваться с миссис Уинкшип. Добрая старуха очень обрадовалась, увидев меня в приличном наряде. Она принесла теплой воды вымыть мне руки и лицо, сама причесала меня своей собственной щеткой и напомадила мне волосы своей собственной помадой.

– Поглядись-ка теперь в зеркало, Джимми, – сказала она весело. – Видишь, какой ты молодец, просто чудо!

– Это платье не очень похоже на то, которое носят трубочисты, – заметил я с гордостью, осматриваясь кругом и втайне надеясь, что она придумала для меня другое занятие. – Мне не хотелось бы в такой одежде лезть в трубу.

– Еще бы! – отвечала миссис Уинкшип. – Эту одежду ты можешь носить по праздникам, а для работы Бельчер даст тебе какие-нибудь лохмотья. Марта поехала в Кемберуэл и, должно быть, скоро вернется с самим Бельчером.

Марта действительно приехала вскоре после моего завтрака, но одна. У мистера Бельчера была сегодня работа на целый день, и он хотел приехать вечером в тележке на своей собственной лошади.

Известие о тележке и лошади несколько успокоило меня. Значит, мистер Бельчер не такой бедняк, как мистер Пайк.

Для безопасности я целый день пробыл в комнате.

В сумерках приехал Бельчер. Он нисколько с виду не походил на трубочиста: он был белый, а не черный, одет в коричневое пальто и щегольскую шляпу. Лицо его было такое же бледное, как у Марты, и рябое; желтые верхние зубы выдавались вперед, и губа не покрывала их. Вообще он не понравился мне. Марта не сказала ему, зачем он нужен, и теперь, когда миссис Уинкшип сообщила ему, в чем дело, он, видимо, остался не очень доволен.

– Сколько лет мальчику? – спросил он, оглядывая меня.

– Девять лет, десятый; не слишком ли он мал?

– Напротив, велик. Нашему ремеслу всего лучше учиться, пока кости гибки. Какой он чистенький мальчик! Жалко делать из него трубочиста.

– Как же тут быть? Кроме этого, мы ничего не можем для него придумать. Возьмете вы его, Дик?

– Дела-то у меня идут плохо, – неохотно отвечал мистер Бельчер. – Да и не знаю, довольно ли он тонок для фабричных труб…

Он вынул из кармана линейку и измерил мне плечи.

– Туго ему придется: он малый не жирный, похудеть больше не может, а я должен буду так его содержать, чтобы он не нажил себе лишнего кусочка жиру, не то – беда, завязнет где-нибудь в трубе.