отправляем Прилива за океан. Хорошо бы, если бы на нем выступал именно ты.

– Там видно будет… А это Чена, верно? Честь Наоми?

– Я, пожалуй, пойду, – вставил Ченнинг. – Если Моисей увидит, что я, как он выражается, валяю дурака, он урежет мне зарплату. Рад был видеть тебя, Рено.

– И я… До встречи, Чен.

Жокей шагнул в стойло и присел на корточки, так как у любой чистокровной лошади самым главным были ее ноги. Поначалу он ничего не сказал, только обошел кобылу со всех сторон, проводя ладонями по бокам, по груди, по холке. В последнюю очередь он осмотрел глаза и зубы.

– Отменная лошадка, – промолвил он наконец. – Отличная стать и много сердца. Ты уже водила ее через стартовые ворота?

– Да, и, похоже, никаких осложнений здесь не будет. Иногда она пугается, но с тех пор как мы попробовали наглазники, все идет просто отлично… – Тут Чена ткнулась губами в плечо Келси, и та достала из кармана морковку. – Чена – очень ласковая кобыла, но внутри ее горит настоящий огонь. Мо считает, что на будущий год ее уже можно будет попробовать в одной-двух скачках. Что ты на это скажешь?

– Отменная лошадка, – снова повторил Рено и едва заметно вздрогнул от отчаяния и надежды. – Почему ты хочешь, чтобы именно я выступал на ней?

– Во-первых, я видела тебя на треке. Кроме того, мне очень по душе, как ты относишься к лошадям. Ты бываешь на утренних тренировках, заходишь в конюшню.., словом, ведешь себя не так, как иные жокеи, которые подходят к лошади только на ипподроме, накануне старта. Ты и лошадь – не просто партнеры, а добрые товарищи. Есть еще и третья причина…

Тут Келси слегка замялась и, чтобы скрыть смущение, принялась гладить Чену по морде.

– Я знаю, что ты любил Горди, Рено. Это было видно по тому, как ты с ним обращался, как говорил о нем. Именно такого жокея я хотела бы для своей Чены.

Рено отвернулся. Больше всего ему хотелось броситься ничком на соломенную подстилку и зарыдать в голос, и он боролся с этим желанием из последних сил. Каждое слово Келси впивалось в него, словно острый нож или осколок стекла.

– Я.., л-любил эту лошадь… – Голос Рено сорвался, но он этого не заметил. – Он бы сделал для меня все… Ради меня он сжег свое сердце.

– Ты не должен винить себя в том, что случилось! – воскликнула Келси.

– Я не хотел причинить ему никакого вреда. Но откуда, скажи, откуда мне было знать, что эта скачка убьет его? Откуда?!

Его невидящий взгляд буквально жег лицо Келси, и она сказал мягко:

– Ты не мог этого знать, Рено. Но рано или поздно мы найдем того, кто хотел зла нашему Горд и.

Рено судорожно, со всхлипом вдохнул воздух.

– Рано или поздно.., да… – Не глядя, он сделал шаг назад. – Чена хорошая лошадь, Келси.

Береги ее.

– Так ты согласен выступать на ней? Ответом ей был взгляд, полный такого жгучего, всесокрушающего отчаяния, что Келси невольно шагнула вперед, протягивая к маленькому жокею руки, но Рено издал лишь один короткий, горловой, звериный какой-то звук и выбежал из стойла.

– Говорю тебе, Гейб, он буквально разбил мне сердце!

Держа бокал с вином обеими руками, Келси подобрала под себя ноги, поудобнее устраиваясь на длинном, широком диване в гостиной в доме Гейба. Вечер был теплым, тихим, и все окна и двери были распахнуты настежь, впуская внутрь легкий ветерок, напоенный цветочным ароматом, но Келси продолжала видеть перед собой только лицо Рено, пересеченное полосами просеянного сквозь решетку денника солнечного света и искаженное безнадежным отчаянием и мукой.

– Ему очень хочется вернуться в строй.

Гейб лежал, вытянувшись на том же самом диване и положив ноги на колени Келси; во рту у него торчала сигара, и время от времени он выпускал в потолок струйки сизоватого дыма. Гейб не то чтобы вовсе, не сочувствовал жокею, просто он был слишком измотан, измучен до последней степени, и его отупевший мозг отказывался работать. Кто бы мог подумать, что неделя, насыщенная встречами, приемами, вечеринками, телефонными звонками и прочим, утомит его сильнее, чем неделя тяжелого физического труда наподобие рытья канав?

В настоящий момент он с удовольствием променял бы переговоры с брокерами и страховщиками, которые предлагали ему различные варианты сделок и с цифрами в руках наперебой твердили о будущих доходах, на вилы и мокрую от пота рубашку, но это было невозможно, во всяком случае, пока.

Не далее как сегодня после обеда Гейб вынужден был отказаться от весьма выгодного предложения одной телевизионной компании, которая хотела снять документальный фильм о нем и, естественно, о Дубле.

– Не знаю, – продолжала Келси, пока мысли Гейба витали в облаках. – Мне тоже казалось, что он просто хочет выступать, но только до тех пор, пока…

Она откинулась назад и пристроила голову на спинке дивана. Специально для нее Гейб включил Моцарта, что с его стороны было большой жертвой. Келси знала, что он ничто не ставит так высоко, как ранний рок и меланхоличные завывания блюзов.

– Как ты понимаешь, я просила его выступать с Ченой не из одних альтруистических соображений. Мне нужен был лучший жокей, какого только можно найти в наших краях, и лишь потом я подумала, что мое предложение, возможно, как-то утешит его. Но, похоже, я сделала ему только хуже.

– Ты не можешь этого знать, – лениво откликнулся Гейб.