Он замолчал, вспоминая лицо Наоми, заполнившее видоискатель его фотоаппарата. Лицо, красоту которого не могли перечеркнуть ясно читавшиеся в широко раскрытых глазах гнев и презрение. Гнев, презрение и страх…
Руни слегка откашлялся.
– Некоторое время я видел только ее спину. Потом она обернулась и шагнула в сторону. Когда она снова появилась в окне, у нее в руках был револьвер. Теперь я хорошо видел обоих. Алек поднял руки и попятился… И в этот момент Наоми выстрелила.
Келси почувствовала, как по ее спине пробежал холодок.
– И что было потом?
– Потом? Я застыл, Келси… Я был молод, и мне никогда не приходилось видеть, как… Я застыл, – повторил он. – Я вцепился обеими руками в ствол дерева и не мог даже пошевелиться. Мне было хорошо видно, как Наоми подошла к нему, наклонилась над ним. Потом она стала звонить по телефону. В полицию. Я уже не помню, как я слез с дерева – должно быть, просто разжал руки… Еще некоторое время я сидел в своей машине, стараясь прийти в себя. Лишь когда раздались полицейские сирены, я завел мотор и отъехал.
– Вы не обратились в полицию?
– Нет. Во всяком случае, не сразу. Глупость с моей стороны, конечно, но… Я мог потерять лицензию, но я все-таки пошел в участок, принес им пленку и сделал заявление… – Руни расцепил руки и убрал их со стола, неожиданно осознав, что вот уже некоторое время его пальцы ноют от напряжения. – Я делал свою работу.
– И сумели увидеть только молодую женщину, которая запуталась в своих чувствах и уложила любовника выстрелом из револьвера?
– Мне очень жаль, но я ничего не могу к этому добавить. Как бы мне ни хотелось… Ваша мать отсидела срок. Теперь все в прошлом, мисс Байден.
– Только не для меня. – Келси встала. – Что если я найму вас, мистер Руни? Сегодня, сейчас. Я хочу, чтобы вы вернулись на двадцать три года назад и снова занялись этим делом. Я должна все узнать об этом Алеке Бредли.
Страх, вспыхнувший где-то глубоко внутри, заставил Руни окаменеть.
– Пусть все останется как есть, Келси. Вы ничего не измените, даже если разбередите старые раны. Или вы думаете, что ваша мать будет вам благодарна, если вы заставите ее заново пережить все это?
– Может быть, и нет, но тем не менее я собираюсь вернуться в прошлое. Медленно, шаг за шагом, пока я сама не начну понимать, как это случилось. Согласны ли вы помочь мне в этом?
Руни смотрел на Келси, но не видел ее. Перед его мысленным взором снова вставала Наоми Чедвик, молчаливая и сосредоточенная, какой она была в переполненном зале суда. Она казалась спокойной, но глаза выдавали ее. О, эти глаза, исполненные отчаяния и муки!..
– Нет, – резко сказал он, – я не буду помогать вам. И позвольте дать вам один совет: подумайте как следует, прежде чем предпринимать какие-то шаги в этом направлении. Подумайте о последствиях, Келси.
– Я хорошо все обдумала, мистер Руни, и пришла к выводу, что моя мать говорила правду. И я намерена это доказать, с вашей помощью или без нее. Спасибо, что нашли время встретиться со мной.
Она ушла, а Руни еще долго сидел, глядя на закрывшуюся за ней дверь, и старался унять дрожь в руках. Лишь окончательно успокоившись, он придвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер.
Следующую остановку Келси сделала в Джорджтаунском университете. Долгое ожидание в заставленном книжными шкафами кабинете отца помогло ей окончательно успокоиться. Эти толстые книги, запахи и звуки учебного заведения всегда действовали на нее благотворно; должно быть, именно поэтому ее так влекло сюда, подумала Келси, пряча в сумочку носовой платок, который она до этого нервно комкала в руках. В спокойном мире тихого академического городка знание было высшей жизненной ценностью, и любой вопрос в конце концов находил свой ответ.
Филипп Байден вошел в кабинет, на ходу отряхивая мел с кончиков пальцев.
– Келси! Как я рад тебя видеть! Прости, что заставил тебя ждать – мой семинар несколько затянулся.
– Ничего страшного. Я надеялась, что у тебя будет несколько минут свободных…
– У меня целый час, – перебил ее Филипп. Этот час он планировал использовать для подготовки к последней на сегодня лекции, но об этом он решил не упоминать. В конце концов, лекция могла подождать. – Если у тебя нет никаких планов на вторую половину дня, то сразу после занятий мы могли бы отправиться в ресторан и поужинать.
– Спасибо, но только не сегодня. Я должна заехать еще в одно место. Мне хотелось бы поговорить с тобой, если ты действительно не занят.
– Я не хочу, чтобы ты волновалась насчет бабушки. Я все улажу.
– А я и не волнуюсь. Для меня это не имеет большого значения.
– Как же так!.. – вырвалось у Филиппа, но он не стал развивать свою мысль дальше и только погладил дочь по руке. – В конце концов, это просто непорядочно. Я не потерплю, чтобы она шантажировала тебя твоим наследством…
Несмотря на все свои усилия, он снова разволновался и, развернувшись на каблуках, принялся расхаживать по узкому проходу между шкафами, как он часто делал, когда обдумывал какой-нибудь новый тезис.
– Твоя бабушка, Келси, во многих отношениях заслуживает уважения и восхищения, но, когда речь заходит о чести семьи, она становится упрямой, и убедить ее в чем-либо нет никакой возможности. Как и большинство людей, фанатично преданных какой-то идее, она лишь в очень малой степени руководствуется здравым смыслом и незаметно для себя начинает подменять привязанность и любовь своей собственной шкалой ценностей.
