– И что? – Смысл разговора начал от меня ускользать, грибная дурь все сильнее и настойчивее утягивала меня в сферу взаимодействия.

– Каждый раз, когда ты меняешь уровень, ты меняешь участь. Ну, как у Стругацких в «Граде обреченном». Был дворником, стал ментом, потом мэром, потом губернатором.

– И что?

– Ты в одном месте умный, в другом пень пнем! – насупилась Катя. – Неужели не понимаешь? Ты хоть раз участь менял?

– Конечно. Был солдатом, стал сценаристом.

– И как?

– Если честно, мне понравилось. Словно еще одна жизнь началась…

– Ага! Значит, не пень. Значит, все ты понял.

– Да что?

– Главная ценность вообще – это бессмертие. Твое личное бессмертие. Оно ценнее свободы – ценности нищих. Оно ценнее денег – ценности богатых. Оно ценнее власти – ценности Нанимателей. Оно ценнее всего на свете. Когда ты меняешь уровень, а вместе с ним участь, ты становишься богаче на целую жизнь. Вот у тебя одна жизнь была жизнью солдата. Потом солдат умер. Родился сценарист. Но это ты же, понимаешь? Ты сохраняешь всю память о прежней жизни, весь ее опыт и с этим багажом начинаешь новую жизнь с чистого листа. Это самое ценное, что только может быть, – перемена участи. Вот прикинь – один человек всю жизнь дворник. Или даже всю жизнь врач. Вот отучился в школе, потом в институте, закончил его и стал врачом. Молодым врачом, потом более опытным, потом каким-нибудь там заслуженным. Почетным даже врачом. Может быть. Но и умер тоже врачом. И получается, что человек этот прожил всего одну жизнь. Пусть даже самую замечательную, пусть сотни и тысячи жизней успел спасти. Но сам прожил только одну. Другой же отучился в школе, пошел на завод. Потом его уволили, он подался в милицию, ментом послужил, потом за взятку его посадили, он стал зэком. Вышел из тюрьмы, подался в коммерцию, сначала денег заработал, потом разорился, погряз в долгах, его поставили на счетчик, а он в бега. Побывал за границей, бомжевал в Париже, переходил мексиканскую границу с наркоторговцами. Потом его пограничники подстрелили, и его парализовало. Помыкался по больницам, по приютам. Потом пересмотрел всю свою жизнь и стал проповедником. Народ к нему ходит, а он им вещает какую-то истину. Ну, или ложь. Нет разницы. А потом он вдруг возьми и влюбись в прихожанку. Да так сильно, что бросил читать проповеди, занялся йогой и снова встал на ноги. И они поженились. И у них родился ребенок…

– Слушай, тебе бы романы писать, – улыбнулся я.

– А я и пишу, – отмахнулась Катя. – Только вряд ли их кто-то издаст.

– Почему?

– Да там нет иллюзий. А без иллюзий для большинства людей жизнь делается очень страшной. Не такой страшной, как в ужастиках с ходячими мертвецами, а по-настоящему, до судорог страшной, когда хочется взвыть, залезть под одеяло, как в детстве, свернуться в комочек и спрятаться от ужасающей Вселенной, которая смотрит на тебя хищными глазами небесных зверей.

– Н-да… У тебя и песни такие же?

– Не знаю. Наверное.

– Это плохо… – вздохнул я.

– Ты меньше часа как стал продюсером, а уже гундишь и собрался все переделывать! – то ли в шутку, то ли всерьез возмутилась Катя. – Хоть бы послушал для начала!

– Ну, не среди ночи же! Вообще-то я имел в виду что песни должны быть для радости.

– Иду в жопу… – Катя натянула одеяло до носа. – Спи давай. А то сдохнешь во сне от сердечного приступа. От усталости такое бывает. Как я тогда без продюсера?

– Ладно, не дуйся.

– Спи!

Я перевернулся на бок, но все никак не мог успокоиться, с одной стороны, грибная дурь действовала усыпляюще, а с другой – я не привык, чтобы со мной в постели лежал кто-то еще. Идея Кати о спасении человечества крутилась, переворачивалась у меня в голове. Надо же, как она сформулировала! Смысл жизни в том, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. Мне это понравилось. Особенно то, что с каждой переменой участи начинается новая жизнь и можно сделать счастливыми тех людей, с которыми в предыдущей жизни ты бы даже не встретился. Вот Катя… Останься я на войне, никогда бы ее не встретил. А она бы жила одна и держала в этой квартирке глухую оборону против мирового зла. Да, все-таки она и боец и воин.

Мне до ноющей боли в сердце захотелось, чтобы она была счастлива. Ну не может такого быть, чтобы человек с такими идеями был обречен на вечное прозябание. Бред!

«Господи, если ты есть, – взмолился я, – если есть хотя бы какая-то сила, которая властвует в этом мире, сделай Катю счастливой».

Попади мне в руки волшебная палочка, позволяющая исполнить всего одно желание, я бы ее не задумываясь использовал на исполнение желания Кати. Но волшебной палочки не было. Я стиснул кулаки и чуть не заплакал, прекрасно понимая, что одних только наших с Катей сил недостаточно для переворота Вселенной и спасения всего человечества.

Мое сознание мутилось все больше, и в конце концов я ощутил, что падаю в черную пропасть сна.

Образы сферы взаимодействия начали уплотняться, пока я не ощутил себя лежащим на бронированном полу БТРа. Цуцык протирал маслом автомат на коленях, Андрей ковырялся с заклинившим пулеметом в башне, Макс заново перебинтовывал руку, а Искорка еще спала, лежа рядом со мной.