хорезмийцев. Не уменьшая бега, обрушились на стоявших впереди отборных джигитов и палванов и пронеслись дальше. Все перемешалось. Стрелки и палваны делали свое дело: они дробили черепа монгольских богатырей и их коней ударами своих тяжелых топоров. Стрелы метко попадали в лица нападающих, пробивали глаза коням, отчего те, обезумев от боли, неслись в сторону, натыкаясь на своих же. Другие монгольские части налетали на боковые ряды стоящих хорезмийцев и получали от них такой же решительный отпор…

Вдруг позади монгольского отряда стал раздаваться протяжный звон бронзовых щитов, призывающий к отступлению. Услыхав это приказание, монголы все разом повернули своих коней и понеслись обратно. Но хорезмийцы, помня строгий приказ султана Джелаль-эд-Дина, не стали их преследовать.

По всему полю битвы лежало множество убитых и раненых всадников и их коней. В некоторых местах раненые монголы отчаянно кричали, стараясь выбраться из-под навалившихся на них коней.

Джелаль-эд-Дин на своем красавце вороном жеребце промчался вдоль боевой линии хорезмийского войска.

– Молодцы, богатыри! Еще вам придется выдержать два-три таких удара, и мы разгромим этих мохнатых воинов и отправим их к страшному Иблису[14]. Потерпите и ждите удара в барабан!

Монголы совещались и перестраивались довольно долго. Хорезмийцы, вспоминая прошедшую битву, отмечали, что монголы нападали не в одиночку, а десятками, помогая друг другу и защищая упавших.

– Это у них хороший обычай, – говорили воины. – В этом нам следовало бы им подражать!

Солнце медленно поднималось и стало над головой. Монголы снова бросились неудержимым потоком. Их кони неслись вскачь, вздымая пыль. Всадники, засучив правый рукав и подняв кривые мечи, кричали: «Кю- ур! Кю-ур!..»

Хорезмийцы их ждали. На месте прежних палванов уже стояли новые и так же грозно и бесстрашно разбивали головы монгольским коням и их хозяевам.

После отчаянной схватки снова зазвенели монгольские бронзовые щиты, и вся их ревущая и дикая толпа покатилась обратно, к другому концу долины.

Много раз повторялась резня. Солнце стало спускаться. И тогда, во время кровопролитного боя, когда монголы, после звона щитов, опять повернули обратно, по знаку Джелаль-эд-Дина затрещали барабаны. Быстро и радостно хорезмийские воины вскочили на своих застоявшихся коней и бешеным вихрем понеслись догонять монголов. На своих неуставших конях они легко настигали врага и выбивали его из седел, устилая всю долину монгольскими трупами.

Монголы были не в силах сдержать неожиданный удар хорезмийцев. Они в ужасе мчались прочь с места роковой битвы и гибли десятками и сотнями.

Начальник монгольского войска Шики-Хуту-Ху наблюдал за битвой со скалы. Увидев гибель своих воинов, он думал уже только о спасении жизни и о возвращении в монгольский лагерь. Переменив в пути нескольких коней, Шики-Хуту-Ху примчался к Чингиз-хану.

Согласно монгольскому обычаю, он подполз к трону своего повелителя на четвереньках, покрывшись с головой вывернутой шубой. Плача, он рассказал о разгроме и полной гибели монгольского отряда.

Великий завоеватель остался совершенно спокоен, как всегда ничем не выказав даже своего удивления.

– Зачем ты ползаешь по земле, как черепаха, почтенный великий судья Шики-Хуту-Ху? До сих пор тебе в жизни сопутствовало счастье, и это тебя сделало беспечным и самоуверенным. Ты был оком смотрения моего и ухом слушания моего… Проигранная битва послужит тебе на пользу, научив не браться за то, чего ты не умеешь.

Шики-Хуту-Ху встал, утирая шубою слезы. Чингиз-хан посадил его рядом с собою. Он долго молчал.

Вдруг каган вскочил и издал такой дикий вопль, что все в шатре упали на землю, спрятав лица в ладони. В глазах его засветилась упрямая, жесткая воля.

– Я знаю, кто виноват в этом разгроме, – ревел Чингиз-хан низким, хриплым голосом. – Это все он, желторотый птенец, желающий сразу стать орлом! Я ему покажу мощь монгольского войска! Приказываю всем моим багадурам, нойонам, всем начальникам отрядов немедленно отозвать войска, занятые осадою городов, и собраться здесь, около моего лагеря. Я сам их поведу, чтобы поймать султана Джелаль-эд-Дина. Я захвачу его живым и сам задушу своими руками.

XIX. Смелость против силы

Чингиз-хан сказал: «Я истреблю их до потомков потомков и до последнего раба».

«Сокровенное сказание»

В шатер Чингиз-хана вошел монгольский часовой-кэб-тэул[15], за ним легко шагал молодой джигит в серебристой кольчуге с небольшим копьем в руке. На острие копья белел листок пергамента.

Кэбтэул сказал:

– Я привел к тебе, повелитель, посла от шаха Хорезма, султана Джелаль-эд-Дина. На копье вдето письмо от него.

Чингиз-хан сидел неподвижно на своем золоченом троне. Он подобрал под себя ноги и перевел угрюмый взгляд на гонца.

– Какой же это может быть посол? Это девушка, и очень смелая девушка, если, переодевшись нукером, она открыто явилась в мою берлогу. Что ты мне скажешь? И почему девушки у вас стали воинами?

– Я принесла тебе письмо от моего султана Джелаль-эд-Дина… А сделалась я воином, потому что у нас, чтобы защищать родину, и девушки взялись за оружие.

Старый писарь-уйгур снял с копья листок пергамента, сперва долго его рассматривал, потом сказал:

– Это действительно письмо… От Хорезм-шаха Джелаль-эд-Дина… Письмо дерзкое и написано непочтительно.

– Читай же! – заревел Чингиз-хан.

– Вот что он пишет: «УКАЖИ МЕСТО, ГДЕ МЫ ВСТРЕТИМСЯ ДЛЯ БИТВЫ. ТАМ Я БУДУ ТЕБЯ ЖДАТЬ».

Чингиз-хан добродушно засмеялся, так что его толстый живот запрыгал.

– Ты приехала в счастливый для тебя день. Сегодня грозный лев сыт, и я тебя отпущу обратно.

– Я только жду твоего ответа, великий каган.

– Молодой гонец, – сказал Чингиз-хан, – отправляйся к своему господину и скажи ему: «Могу ли я дозволить тебе безнаказанно обрывать украшенья моих златоцарственных поводьев. Ты, желторотый птенец, захотел встретиться в бою со старым беркутом. Плохой конец ты для себя выбрал. Я не буду назначать места встречи. Я погонюсь, точно гроза, за Джелаль-эд-Дином и разыщу его всюду – в облаках или на дне моря. Я поймаю его живым и задушу собственными руками».

– Я передам твои слова, повелитель! – сказал гонец. – Но будущее лежит в руках Аллаха, и он один знает наш конец.

Чингиз-хан нахмурился и махнул рукой:

– Проводить этого гонца за пределы лагеря! И чтобы никто его не обидел!

Когда гонец вышел, Чингиз-хан вскочил и стал так бешено кричать и реветь, бросая на пол бронзовые чашки и сосуды, что все попадали на ковер и спрятали лица в ладони.

– Где Бугурджи-Нойон?

– Я здесь, непобедимый! – ответил, лежа на животе, старый, полуседой монгол.

– Встань и слушай меня. Ты пошлешь гонцов ко всем отрядам, которые рассыпались по разным городам. Пусть они немедленно съезжаются к городу Талькану. Там я объединю все мое войско и отправлюсь в погоню за этим дерзким птенцом. Он захочет скрыться от меня в Индии, но я постараюсь перехватить его на горных перевалах. Он дерзкий и думает, что только дерзкие побеждают. Но таких людей нам нужно опасаться. Из потомков такого боевого петуха могут вырасти драконы, которые пожрут моих ленивых и неспособных внуков. Поэтому мы, монголы, должны его уничтожить. Я разыщу его, вымотаю, отниму все его силы и задушу!..

Получив грозный приказ кагана, монгольские отряды стали съезжаться отовсюду, и около Талькана их собралось до семидесяти тысяч воинов.

Чингиз-хан немедленно повел их через афганские горные проходы с такой стремительностью, что воины

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату