каюты и предстал перед нашим руководителем. В каюте было тепло, весело потрескивали дрова в печурке. Старший лейтенант, руководитель работ, строго оглядев меня и обругав за неосторожность в работе, дал мне на обсушку 15 минут — «и марш на палубу продолжать работу». Не просохнув как следует, во влажном обмундировании, через двадцать минут я вернулся на палубу. За работой, незаметно, на ветру, обмундирование высохло, сырыми оставались только носки и ботинки. Несмотря на холодную купель и холодный речной ветер, простуда меня обошла стороной, и я не выбыл из строя.

И вот настал день посвящения нас в курсанты! Нас перевели в казарму на территории училища. Выдали новое обмундирование, сапоги кирзовые, шинели английского сукна, темно–зеленого цвета и все остальное. Английская шинель мягкая, но холодная, непрактичная в полевых условиях, особенно холодно в ней было в Томске, в Сибири. Приняли присягу, получили курсантские погоны и ремни с латунной пряжкой и звездой на ней. Казарма большая, на дивизион, с двухъярусными койками. Я разместился на втором ярусе, там спокойнее, хотя были и некоторые неудобства. Плохо спрыгивать на пол по команде «Подъем!». По неосторожности можно сесть на шею или угодить ногами в физиономию нижнему соседу.

Наша курсантская служба началась с отработки основных правил устава внутренней службы:

— Подъем! Отбой! Становись в строй!

Построения для утреннего осмотра и на вечернюю поверку. Проверка заправки койки, своего обмундирования, и все это по нескольку раз и в считаные секунды и минуты. Все это было не так просто, как кажется.

Приняли присягу и стали ходить в караул. Начались регулярные занятия по восемь часов в день, да еще четыре часа самоподготовки. Самоподготовкой занимались в Красном уголке под присмотром офицера дивизиона. Уйти с занятий можно было только с его разрешения. Учеба чередовалась с выполнением уставных обязанностей внутренней службы. Несение караульной службы, дежурными и дневальными по казарме, работа на кухне и другие хозяйственные работы. Все это были очередные наряды. За нарушение дисциплины и уставных требований полагались внеочередные наряды, которые особенно щедро раздавали младшие командиры (сержанты). Наряд по казарме состоял в том, чтобы отдраивать добела обширный пол в казарме, охранять ее имущество и своевременно и четко рапортовать командованию при его появлении, чем занимается батарея, дивизия. В карауле было лучше, так как там равномерно и строго чередовалось время на пост (караул), сон и бодрствование. В морозные дни в наружном карауле мы стояли в больших пимах (валенках), в шапках–ушанках и в овчинных тулупах до пят с поднятым воротником. Было тепло даже в 50–градусный мороз, но и опасно, так как клонило ко сну. А за сон на посту полагался военный трибунал и как минимум штрафной батальон. Чтобы не заснуть и не прозевать проверяющего или разводящего, а на худой конец и диверсанта, приходилось все время ходить возле поста. Два–три шага вперед, поворот головы направо, еще два–три шага, поворот головы налево, так же прямо, потом кругом и так же назад. В нашем дивизионе все обходилось без ЧП, а в другом были случаи, когда судили курсанта (часового) за сон на посту. Надо сказать, что в карауле кормили лучше, чем в обычные дни. На кухне лучше всего было чистить картошку. Работать у котлов было жарко, да и мыть их, забравшись полностью внутрь котла, вниз головой — занятие не из приятных, но с питанием здесь было даже лучше, чем в карауле.

В баню мы ходили на край города и, как правило, за счет сна. Однажды мы только сменились с караула, только легли спать, как раздалась команда: «Подъем! В баню!» Рассерженные, мы построились и пошли В баню. На команду «Запевай!» не реагировали. Минут через пять опять команда «Запевай!» — и опять мы молчим. Тогда старший лейтенант, который нас вел в баню, командует: «Бегом, марш!» Бежим. Команда: «Стой! Запевай!». Опять молчим. Опять бегом, опять стой, опять «запевай», и мы опять молчим. Новая команда: «Ложись! По–пластунски марш!» Ползем. Впереди лужа. Ползем по луже и грязи. Команда: «Встать! Шагом марш!» Все в грязи, мы входим в баню. Одежду сдаем в дезкамеру, сами в баню. Помывшись и поменяв белье, счищаем засохшую грязь с шинели и галифе. На обратном пути команды «Запевай!» уже не было. Подходя к училищу, старший лейтенант остановил батарею и перед строем произнес воспитательную речь, в которой была и такая фраза: «Тоже мне, ленинградцы. А вы читали «Как закалялась сталь» Шолохова?» Дружный хохот был нашим ответом. Больше этот старший лейтенант нас в баню не водил, водить в баню стали старшины.

Наступила зима со своими сибирскими морозами до 50·С. По плацу перекатывали трехтонные 122– мм гаубицы. Холодно было заниматься разборкой орудий на холодном плацу, изучая их материальную часть. Тяжелый поршень затвора 152–мм гаубицы прилипал от мороза к голой коже кистей рук. Трудно было и на занятиях по тактике. В открытом поле мерзли мы под тонким сукном английских шинелей. Только ногам было тепло в громадных валенках (пимах). Валенки выдавали из каптерки промерзшими и такими тяжелыми, что ими смело можно было убить человека: снимай с ноги и орудуй вместо винтовки в рукопашном бою. На своих занятиях по тактике в поле мы наблюдали и занятия курсантов Белоцерковского пехотного училища. Нам было трудно, а им было еще труднее преодолевать в глубоком снегу по–пластунски рубежи условного переднего края, атаковать условного противника, сражаться в рукопашном бою, штыком и гранатой прокладывая себе путь. В заключение курсанты Белоцерковского пехотного училища, не закончив курс обучения, в тяжелые дни Сталинградской битвы были направлены офицерским полком под Сталинград.

Мы тоже отрабатывали приемы рукопашного боя, работая штыком и прикладом, на соломенных щитах и чучелах. Команды «Коротким коли», «Длинным коли», «Прикладом бей» раздавались по плацу. Но у нас для этого выделялись часы, а у них дни и недели.

Старший сержант Стулов был помощником командира нашего взвода. Насколько был человечен командир взвода, лейтенант Сербин, настолько бесчеловечен был Стулов. Он был высокого роста, широк в плечах и обладал небывалой силой и скверным характером. 76–мм пушку ЗИС–З он свободно один катал по плацу. Откуда он такой свалился на наши головы мы не знали. Друзей у него не было. Дисциплину во взводе он поддерживал своим непреклонным характером, зычным голосом и чертовской силой. Был требователен чрезмерно, до издевательства. По нескольку раз заставлял он нас исполнять не понравившиеся ему наши действия. То койка, по его мнению, неправильно заправлена, или неверно подшит подворотничок, или слабо вычищены сапоги, или отдраена пряжка ремня и пуговицы … Да мало ли к чему еще можно было придраться у курсанта! Ему доставляло большое удовольствие заставлять нас по несколько раз исполнять его приказания, при этом он направо и налево раздавал нам свои наряды вне очереди. Мы уже хотели устроить ему «темную» за все его издевательства над нами, но передумали и решили расправиться с ним после окончания училища. По основным предметам, кроме строевой, Стулов успевал посредственно, так что звания лейтенанта ему не видать, в лучшем случае ему присвоят звание младшего лейтенанта. И мы с нетерпением ждали того дня, когда нам присвоят офицерские звания и мы смогли бы разделаться со Стуловым. Но, увы, во время государственных экзаменов Стулов куда–то пропал из училища так же внезапно, как и появился в начале нашего курса.

Хотел бы немного рассказать об особенностях курсантского быта. Прохудились у меня сапоги, и пришлось их сдать в ремонт. Каптенармус вместо сапог предложил мне ботинки с обмотками, мотивируя тем, что сапог на замену нет, а кожаные, новые ботинки гораздо лучше, чем кирзовые сапоги. Так что, пока не отремонтируют ваши сапоги, придется поносить вам обмотки. Не представляя последствий такого шага и так как другого варианта не было, пришлось согласиться. Беда подстерегала меня утром при подъеме и построении на физзарядку. Ребята по команде «Подъем!» и почти одновременно «Становись!», всунув ноги с портянками в сапоги, бегут в строй. А я все еще копаюсь с портянками, ботинками, шнурками и обмотками. Надо не только надеть ботинки с портянками, но и зашнуровать ботинки, намотать обмотки, чтобы они не размотались при движении, и встать в строй. Если обмотки размотаются в строю, на них наступит идущий сзади, ну а дальше это будет уже не строй, а куча мала. В строй я становлюсь последним, с опозданием. Строй я задержал и получил от Стулова один наряд вне очереди. Иногда я хитрил. Скатанные обмотки засовывал в карманы и уже в строю наматывал их на ноги. Намучившись с неделю, я наконец–то получил свои сапоги из ремонта и, несмотря на четыре наряда вне очереди, заработанные в это время, облегченно