все пойдет, как предполагается, ни ему, ни банку не придется выкладывать ни пенса. Шесть миллионов вложат японцы, а остальные шесть миллионов придут от его ближневосточной группы, которую будет финансировать банк в Нью-Йорке. Банк заинтересован в деньгах и в акциях, он — в своей доле акций в консорциуме с японцами, а также в акциях ближневосточной группы. Деньги, по всей видимости, обладают странной особенностью размножаться сами по себе.

Наконец Хатчинсон ушел. Иордана вернулась в комнату и устало опустилась в кресло.

— Господи, — сказала она. — Не могу поверить.

Он улыбнулся.

— Во что ты не можешь поверить?

— Что в мире еще существуют такие персонажи. Я думала, что все они уже исчезли. Я помню их еще с детства.

— Тебе станет ясно, что люди, в сущности, не меняются.

— А я думаю, что таки меняются. Ты изменился. И я. Он встретил ее взгляд.

— Но не обязательно к лучшему, не так ли?

— Это зависит от того, что ты чувствуешь. Я не думаю, что могла бы вернуться к этому образу жизни. Так же как и ты не мог бы вернуться к себе домой и постоянно жить там.

Он молчал. В некотором смысле она была права. Он уже не мог вернуться к тому, что было и жить так, как его отец. Мир слишком изменился.

— Я бы затянулась дымком, — сказала она, глядя на него. — Нет ли у Джаббира его запасов гашиша?

— Уверен, что есть, — сказал Бадр, хлопая в ладоши.

Из соседней комнаты явился Джаббир.

— Да, хозяин?

Бадр быстро заговорил по-арабски. Через минуту Джаббир вернулся с серебряным портсигаром. Открыв, он протянул его содержимое Иордане. В нем лежали изящно свернутые сигареты с пробковыми фильтрами. Она тщательно выбрала одну из них. Повернувшись, Джаббир протянул сигарету Бадру, который также взял одну. Положив портсигар на кофейный столик перед Иорданой, Джаббир зажег спичку. Он держал ее как полагается, чтобы пламя чуть касалось кончика сигареты. Таким же образом он дал прикурить и Бадру.

— Спасибо, — сказала Иордана.

Джаббир почтительно склонился.

— Я ваш слуга, госпожа, — сказал он, беззвучно покидая комнату.

Иордана глубоко затянулась и сразу же почувствовала умиротворяющий эффект.

— Прекрасно, — сказала она. — Никто не делает их лучше Джаббира.

— Его семья выращивает гашиш на своей собственной ферме, недалеко от того места, где родился мой отец. Арабы называют его порошком, который навевает мечты.

— Они правы. — Внезапно она рассмеялась. — Знаешь, мне кажется, что я захмелела. Я больше не чувствую усталости.

— И я. — Бадр сел на стул напротив нее, положил сигарету в пепельницу и, наклонившись вперед, взял ее за руку. — Чем бы ты хотела заняться?

Она посмотрела ему в лицо. Внезапно глаза ее наполнились слезами.

— Я хотела бы вернуться, — сказала она, — вернуться в то время, когда мы в первый раз встретились и начать все сначала.

— Я тоже, — помолчав, мягко сказал он. — Но мы не можем.

По щекам ее катились слезы. Затем она закрыла лицо руками.

— Бадр, Бадр, — плакала она. — Что с нами случилось? Где мы ошиблись? Мы же так любили друг друга.

Он прижал голову Иорданы к своей груди. Взгляд его был печален, и Иордана слышала, как его голос мягко звучал у нее в ушах.

— Не знаю, — тихо сказал он, думая о том, как прекрасна она была, когда они встретились в первый раз.

Он вспоминал холод и белый слепящий свет, отражавшийся от снега и светлых стен зданий, окружавших площадку, на которой происходила инаугурация. Это был январь 1961 года. Величайшая страна мира праздновала появление нового президента, молодого человека по имени Джон Ф. Кеннеди.

Шесть месяцев назад на Ближнем Востоке никто и не знал имени этого молодого человека. Но когда он внезапно стал кандидатом демократической партии, на столе появилась телеграмма от принца: «Какова политика Кеннеди на Ближнем Востоке?»

Ответ Бадра был краток: «Произраильская. Больше ничего об этом неизвестно».

Телефонный звонок на следующий день был столь же краток. Звонил сам принц.

— Найди возможность внести миллион долларов на избирательную компанию Никсона.

— Это будет нелегко, — ответил он. — В Соединенных Штатах есть определенные правила относительно взносов в избирательный фонд.

Принц досадливо хмыкнул.

— Политики всюду одинаковы. Я уверен, что ты найдешь способ. Мистер Никсон и мистер Эйзенхауэр хорошо отнеслись к нам, когда французы и англичане пытались захватить Суэцкий канал в пятьдесят шестом. В конце концов, мы должны дать им понять, что помним долг благодарности.

— Я продумаю этот вопрос, — ответил Бадр. — Но хотел бы предложить сделать хотя бы символический взнос и в фонд Кеннеди — просто на всякий случай.

— Зачем? — спросил принц. — Неужели ты считаешь, что у него есть какие-то шансы?

— По данным опросов — нет. Но это Америка. Тут никто ничего не знает доподлинно.

— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал принц. — Я начинаю думать, что ты стал больше американцем, чем арабом.

Бадр засмеялся.

— Американцы так не считают.

— Как твоя жена и дочери? — спросил принц.

— Прекрасно, — ответил он. — Я говорил с ними прошлым вечером. Они в Бейруте.

— Ты бы навестил дом, — сказал принц. — Я по-прежнему жду наследника, которого ты мне обещал. Но ожидание затягивается, а я ведь не молодею.

— Вы под покровительством Аллаха, — сказал Бадр, — и будете жить вечно.

— Надеюсь, что в раю, — в трубке раздался хриплый смех принца. — Но не на этой земле.

Положив трубку, Бадр задумался. Принц ничего не говорит просто так. Интересно, знает ли он о том, что после рождения последней дочери у Мариам больше не может быть детей. Но если он знает об этом, он не стал бы намекать о наследнике.

Он бы настоял, чтобы Бадр развелся и женился снова. По мусульманским законам бесплодие — это веская причина для развода. Но Бадр не хотел этого. Не потому, что он любил Мариам. Этих чувств никогда не было между ними, и чем дольше они жили, тем меньше у них оставалось общего. Она была слишком провинциальна, она искренне не любила Америку и Европу. По-настоящему счастлива она бывала лишь в своем привычном окружении, в мире, который был ей ясен и понятен. Вот в чем суть дела, думал Бадр. Она была арабка до мозга костей. И мысль о том, чтобы жениться на другой арабской женщине совершенно не привлекала его.

Может быть, принц и в самом деле прав. Может, он стал слишком американизирован. Потому что явно предпочитал европейских женщин своим собственным. Они вели такой образ жизни, обладали такой свободой, которые никогда не были свойственны арабским женщинам.

Бадр нашел возможность сделать оба вклада. И тому и другому. Обе партии имели много друзей среди бизнесменов. Взнос был сделан, и принц получил специальное приглашение от инаугурационного комитета. Сославшись на слабое здоровье, принц назначил Бадра своим специальным представителем на церемонии.

Бадр занял свое место в секторе, предназначенном для представителей иностранных государств, расположенном очень близко от платформы для инаугурации. На морозце он чувствовал себя не очень