Попадья эта ушла от мужа с молодым сваном в горы. Но потом вернулась к мужу. И вот сестра священника, чтобы смыть позор, убила свана. Теперь попадья и подстерегает ее, чтобы отомстить за возлюбленного. Сделали мы у попадьи обыск. Нашли карабин. Попадья не защищалась, не просила оставить ей карабин, как всегда делают в подобных случаях. Погладила и поцеловала карабин, как мать ребенка, и, бережно передавая мне, сказала:

«Я знаю, мой карабин, что мне не удержать тебя, но клянусь тобой, что я все-таки отомщу».

Можно с уверенностью сказать, — отомстит. Шлатер замолчал. Мы все задумались. Быстро темнело. Жуткие скалы придвинулись ближе. Ревел поток. Из высоко черневшей пещеры бесшумно вылетел орел и стал описывать круги. Бандит в медвежьей шкуре угрюмо следил за пернатым хищником.

Вечером, на Сухумской набережной, под пальмами, мы пили абхазский нарзан — анкару. Тов. Бахтадзе, зампредсовнаркома и предчека, убеждал меня отказаться от «сумасбродного намерения» перебраться в Карачай через перевал.

— У меня есть сведения, что по ту сторону перевала неспокойно. Я не ручаюсь за вашу безопасность. Девяносто процентов, что с вами случится несчастье. Имейте в виду, что казаки это не наши кавказские абреки — джентльмены в отношении женщин. Подумайте, чему вы себя подвергаете.

Тов. Бахтадзе не знал, что верный способ заставить журналиста «рискнуть» — это возбудить его любопытство.

— Ну, как хотите. Я вас предупреждал.

На этот раз судьба послала мне надежного спутника — тов. Гумбу — правая рука тов. Шлатера, начальник отряда по борьбе с бандитизмом, худощавый, словно выдубленный солнцем, абхазец. Я много слышала о храбрости и подвигах Гумбы.

Между прочим, на перевале Псху, куда мы держим путь, недавно Гумба застрелил известного бандита, пролившего много крови, терроризовавшего весь район. Это произошло в таком месте, в скалах, что тело невозможно было взять, и в доказательство смерти бандита пришлось доставить в Сухум его голову.

По дороге мы нагнали одного крестьянина из русского селения Псху, который рассказал нам, что в окрестностях Псху скрываются 4 бандита, и показал нам изуродованные уши — их тавро. Односельчанина его убили, а ему удалось удрать, поплатившись ушами.

Мне начинает казаться, что изумрудно-голубой наряд милой, прекрасной страны обрызган рубиновыми каплями.

От Сухума дорога тянется прекрасным лесом, живописными ущельями. Вначале нам попадались армянские и греческие селения, пашни на крутых склонах. В Каманском ущелье мы проехали, не останавливаясь, мимо древнего женского монастыря. Кормили лошадей у «Волчьих ворот», у Двуречья.

Горные цветущие пастбища напоминают мне рассыпанное, пестрое, душистое монпансье «ландрин». Моя лошадь с явным удовольствием забирает и прячет в рот смолистые стебли с фиолетовыми и желтыми венчиками. Проскакав несколько десятков верст рысью и галопом, хорошо растянуться на траве, вдыхать запах земли и цветов, слушать, как жуют лошади, отмахивающиеся хвостами от оводов, видеть снежные вершины и небо.

Я и Гумба закусываем копченой свиной грудинкой. Абхазцы-мусульмане с отвращением гладят на свинину и отодвигаются подальше.

Абхазцы-христиане удивительно равнодушны религии, мусульмане — наоборот. На гребне перевала нас застала гроза с градом и снегом. Мусульмане-абхазцы приписали это гневу божьему и нашим антирелигиозным разговорам.

…Перевал Псху никем не изучен. Он ниже Клухорского, но сложнее и длиннее его. Кроме того, на Клухорский перевал проложена военно-шоссейная дорога, а здесь узкие опасные тропы. На первый гребень мы поднимались несколько часов, все время лесом. Приходилось держаться за гриву лошади и низко наклонять голову от ветвей. Вокруг — могучие дубы, каштаны, чинары, орешники, стволы которых, как змеи, оплели лианы, а с ветвей лохмотьями свисает нечто в роде зеленой паутины. В просветах листвы виднеется голубое небо, влево — гора в виде усеченного конуса. На вершине горы — по преданию — лежит громадный железный якорь (здесь, якобы некогда было море).

Когда мы поднялись на вершину хребта, как-то сразу потемнело. Над нами и под нами заклубились облака, ослепительно засверкали кривые и ломаные молнии. В горах жутко загрохотало. Закряхтели столетние дубы и чинары. Листва заговорила, поднялся сильный ветер, наши лошади храпели, упирались, косились на пропасть. Стало холодно, пошел град.

Абхазцы и я ворчали, негодовали на грозу, на дождь. Но Гумба оставался бесстрастным и как будто даже дремал в седле в своей мохнатой бурке и белом башлыке, полуприкрыв нервные, настороженные веки.

Внизу нас ожидал новый сюрприз. Река, которую, как говорят, утром могли вброд переходить дети, после грозы разлилась так, что волны перекатывают через седло. Грозные ревущие волны отделяли нас от горячего ужина и сухой, теплой постели, — по ту сторону реки было большое русское селение. Однако заманчивая перспектива заставила нас решиться. Когда на лошади переплываешь горную бешеную реку, испытываешь, как на карусели, головокружение. Кажется, что вода неподвижна, а лошадь бешено вихрится. Приходишь в себя только на берегу.

Через час-два мы сушились у костра в недостроенном, без стекол и пола, но с крышей, доме и жарили шашлык из дикой козы, добрый кусок которой нам подарили пастухи-охотники.

Мы предпочли ночевать здесь, а не в жарко натопленной избе. В русском селении Псху только снеговые горы и виноградники напоминают, что вы в Абхазии; все остальное типично-«расейское»: русская печка, клопы, иконы.

У псхувцев достаточно земли, и хорошей, пастбища, скотина. Жить бы можно, говорят, одна беда — беспокоят бандиты. В этом году бандиты обложили налогом пастухов. У тех, кто не захотел подчиниться, отбили часть скота, так что крестьянам пришлось свой скот выкупать у них обратно. Псхувцы сорганизовали добровольческую дружину. Вся крестьянская молодежь под ружьем, преследует в лесах бандитов, в поле работают лишь старики и женщины.

Сведения о перевале и Карачае мы получили здесь самые неблагоприятные. Еще никто с осени не переходил из Карачая. По слухам, за перевалом — банды зеленых с пулеметами. Недавно псхувцы послали на разведку одного старика, который вернулся с полпути, еле унеся ноги, наткнувшись на банду.

На следующий день мы выехали намеренно поздно и, проехав всего несколько верст, заночевали у пастухов в «балагане» (навес, открытый спереди), у подножья зеленой лесистой горы, чтобы на рассвете начать подъем на перевал.

Лежим у костра в ожиданий, когда закипит в котле молоко и поджарится на вертеле сыр. Снежные вершины, потухая, чуть розовеют. Над нами уже появились серебряные звезды и серебряный месяц. Угрюмые, морщинистые скалы будто плачут, — тают снега. Снизу, со дна ущелья поднимается густая синева.

Опершись передними ножками о камень, в любопытстве застыл, глядя на нас, бородатый, словно из слоновой кости, козлик; вокруг белеют козочки с кокетливыми рожками. Пастухи-мингрельцы подоили коз, процедили сквозь траву в деревянные ведра молоко, согнали и пересчитали стадо и стали вокруг костра, опираясь на высокие посохи.

Что их занимает, о чем они думают? Может быть, среди них есть поэты? Ведь известный грузинский поэт Казбек был также пастухом…

К сожалению, мои абхазцы и Гумба почти не говорят по-мингрельски, а пастухи не понимают ни по- абхазски, ни по-русски. Мы можем только смотреть друг на друга.

Проснулись ночью… У моих ног примостилась козочка. Абхазцы и пастухи спят, завернувшись в бурки у потухающего костра. В горах жутко воют шакалы.

Хевсуры — воинственное грузинское племя, живущее в горах Восточной Грузии, очень древнего происхождения. Хевсуры носят длинные, до колен, вышитые бисером рубахи (род стихаря). Во всех