десяти утра. После десяти все уже просыпались и начинали шарахаться по лагерю. Как такового наблюдения уже не было. В это время я шел спать. Это было необыкновенно удобно тем, что так я как бы выпадал из-под организационных мероприятий нашего верховного командования.
Когда с вечера Скрудж бегал и проверял посты, совещался с командирами взводов и прочими официальными лицами, я отдыхал перед ночным дежурством. Когда же выспавшийся к утру командир блока заворачивал организационно-хозяйственные идеи, я отдыхал после ночного дежурства. А в это время за все отвечал Вася. Впрочем, как с ног до головы кадровый офицер, он от ответственности и не отказывался — и рулил, и разруливал. Я лишь помогал по мере сил и возможностей. Ну плюс еще выполнял обязанности интересного и остроумного собеседника. Разве этого мало?
Добравшись до пункта назначения, я в первую очередь осмотрел состояние минометов. Слава Богу, стволы были закрыты чехлами, прицелы — собственными футлярами, а мины надежно лежали в ящиках, поставленных на камни. Мы как-то сразу сообразили, что даже опосредованный контакт с мокрой насквозь почвой весьма губительно скажется на состоянии пороха в дополнительных зарядах к минам. Запасные основные заряды Вася вообще таскал чуть ли не в карманах.
Ну что же, сам-то я выполз. А где мои бойцы? Должно было быть двое — по одному на миномет, так, на всякий случай. Стараясь ступать только по траве, я начал поиски. Ага, одну фигуру удалось увидеть сразу — закутанный в плащ-палатку человек кого-то мне напомнил. Я тронул его за плечо. Плащ-палатка зашевелилась, из-под нее выглянула чумазая небритая морда Бабаев. Я успокаивающе похлопал его по спине, и он снова спрятал свою голову, как черепаха в панцирь.
Второго я что-то не видел. По моим расчетам, стоять на вахте должен был сержант Крикунов. М-да, трудновато выволочь это чудо из теплой землянки под такой ливень. Устроились они там весьма неплохо. На ящики с минами накидали откуда-то внезапно появившиеся шинели, добавили плащ-палатки, что вовсе было удивительным, армейское одеяло, и уютные лежанки были готовы.
Ну что ж, надо прекращать наглое игнорирование воинского долга. Я направился к сержантской палатке и протиснулся внутрь. На душе у меня отлегло — никаких особых усилий по поддержанию дисциплины прилагать не придется: Крикунов самостоятельно поднявшись, тупо смотрел на меня.
— В чем выйти, товарищ лейтенант, — спросил он своим проржавевшим голосом; как несмазанные петли скрипнули. — Промокну же насквозь.
— Одевай бушлат, плащ — палатку сверху и выходи. А что еще?.. ОЗК нет.
— У меня есть ОЗК. Он у меня в вещмешке лежал, оказывается. Я вчера обнаружил.
Я обрадовался:
— Тогда одевай ОЗК и выходи. Я жду у минометов.
Шум дождя прорезали далекие автоматные очереди. Вялые, безинициативные — кто-то просто «прочищал» местность на всякий случай. У нас тоже был любитель пострелять в белый свет — политрук Косач.
Уж чего он натворил на ПХД, не знаю, но сослали его к нам — поближе к народу. Впрочем, сам он утверждал, что его перевод вызван исключительно целями укрепления порядка на нашем анархическом блоке. Косач быстро нашел общий язык со Скруджем, и теперь проживал в его штабной землянке. Пусть маловатой и низковатой, но все же теплой, всегда при харчах, около рации и руководства. Обратно на ПХД политрук не рвался — ему и тут было хорошо, я это чувствовал.
Я стоял почти на самом краю обрыва, перед светлеющей от поднимавшегося где-то за облаками солнца стеной дождя и занимался умственным онанизмом. Ну невозможно же часами бродить между двумя минометами в ту и другую сторону и при этом ни о чем не думать. В результате у меня в голове образовалось несколько любимых тем для обдумывания, которые я каждую ночь неторопливо обсасывал как собака кость, со всех сторон. Здесь были личные планы на отдаленное будущее — самые разветвленные и фантастические размышления; и такая же фантастическая реконструкция прошлого — что было бы, если бы я поступил тогда-то так, а вот тогда-то иначе. В своих упражнениях я достиг такой стадии, когда позволял себе отложить интересную мысль даже на потом, например, на завтра, а сегодня довести до конца другую сюжетную линию.
Впрочем, иногда пару интересных задумок для обдумывания удавалось сэкономить. Это случалось, когда я заводил разговор с личным составом. Например, Папен просвещал меня по части своих охотничьих достижений. Достижения эти, честно говоря, часто казались мне несколько преувеличенными, я, в частности, никак не мог поверить, что не слишком-то могуче выглядевший боец скакал по родным сопкам как архар круглосуточно и безостановочно. Мои подозрения укрепляло еще и то, что историй о своей меткости Папен не приводил: белке в глаз он не попадал, и вообще часто промахивался, из-за чего, собственно, ему и приходилось так много бегать. Меткость Жени Попова можно было проверить практически «не отходя от кассы», поэтому его вранье можно было бы моментально доказать. Возможно, поэтому он и не решался покуситься на славу великого охотника.
Но, по крайней мере, если он и врал, то врал интересно. А вот Алик Алимов просто достал своей бесконечной историей, как он ездил домой в отпуск по семейным обстоятельствам. Эта бесконечная сага сильно напоминала мне историю о походах короля Артура и волшебника Мерлина. Да еще повествуемая монотонным голосом, внезапно прерываемым восторгами самоумиления — это было просто скучно, в конце- то концов. Но исполнительного Алика обижать мне не хотелось, и я волей — неволей выучил и его дорожные приключения, и состав встречающих родственников, и внутреннее устройство дома… Мне иногда казалось, что я смогу узнать дом Алиева с первого взгляда, и не заблужусь в нем с закрытыми глазами.
Но, скорее всего, это была просто иллюзия.
Вот о чем я себе запрещал пока думать, так это о бане. Не мылся я давно. И хотя к собственной немытости я вообще-то всегда относился терпимо, такой долгий срок без не то что горячей, а вообще какой-либо воды, уже вывел меня из себя. Хотя чесаться я еще не начал.
Выполз из землянки Крикунов. И не успев появиться на позиции, тут же начал стонать и возмущаться.
За пять минут он выдал мне весь свой пропагандистский набор: от «чего здесь стоим, все равно в такую погоду никто никуда не полезет», до «зачем им двоим стоять, когда и одного Бабая достаточно». Видно он считал, что уж мое присутствие на дежурстве само собой разумеется. Мелкий, наглый и глупый молодой человек!
Про себя решил, что часов в восемь отправлю их в палатки. Лучше побуду один: и тише, и спокойнее, и прекрасно без них обойдусь. Все равно на участке метров в сто пятьдесят и слева и справа стояли часовые из пехоты. Это было точно — я их видел сам.
С Крикуновым мне говорить было не о чем. Закончил он ПТУ по части электричества, интересовался исключительно водкой, бабами и тяжелым роком. Но и об этом представление имел довольно примитивное, на уровне физиологического восприятия. И при этом считал себя крутым парнем. Если судить по размеру кулаков и специфическому качеству пускать их в ход при каждом удобном случае, то это было почти правдой. Но общаться с этим чудом в течение шести часов подряд мне было тошно.
Если уж разговор заходил о выпивке, то проблема сводилась к тому, как быстрее нажраться. Ну и дать кому-нибудь в рог, естественно. Женщины его интересовали в основном как бы их быстрее завалить и глубже засунуть. Само собой разумеется, после того, как хорошо нажраться. Ну а после всего этого еще и металл послушать. При этом ни о направлениях этого течения, ни об истории (ну, это было бы удивительно), ни о тенденциях и тому подобной около музыкальной информации он и понятия не имел.
Раньше бы сказали — «простой деревенский парень» — но Игорь Крикунов был самый что ни на есть городской. Простым деревенским парнем был Кабан он остался в батарее Швецова. Но тот вообще не любил музыку. Черт его знает, что он вообще любил.
Вот эстетствующий Сэм — это да! Он мог рассказывать о питерском роке часами: цитировал наизусть сложные тексты, рассказывал о сборе грибов галлюциногенов для большего погружения в мир прекрасного, горевал о трагической судьбе рок — певицы Яны и был лично знаком с Егором Летовым.
Еще в части он пробивал идею выходить на плац для развода караула под «Мусорный ветер». Естественно, его не поняли — хотя отнеслись к идее с уважением. Просто ее мало кто слышал.
