проблема дяди Скруджа — не порвет ли он нам очко за такую самодеятельность?

Опасность такая существовала, но я положился на туман, и на то, что непоседливого капитана что-то давно не было видно. Может, он пребывает в штабе на совещании? Хорошо бы, и чтоб подольше не возвращался. А будет возвращаться, наткнется на сэмов «Урал», и тоже надолго застрянет. То, что Семен найдет наиубедительнейшую причину, по которой ему надо было выехать, я не сомневался. И мое имя там не прозвучит.

Вася вернулся часа через полтора. Я сразу же спросил его, что случилось с сэмовым «Уралом».

— Что — что, ступица полетела! — смеющееся Васино лицо несколько контрастировало с произносимыми словами, но я видел парадоксы и похлеще.

— И что теперь будет? — меня это волновало на самом деле: я чувствовал все же некую вину перед Поленым, и хотел, чтобы все закончилось хорошо.

Но Вася неожиданно обозлился:

— Это теперь Семен думает, что «будет»! А вот что наша банда сейчас делает, это ты мне, надеюсь, объяснишь?

Это я мог объяснить. Но ночевать пришлось, как и прошлой ночью — на ящиках.

Утро четвертого дня было необыкновенным — оно было солнечным! Проклятый многодневный туман сгинул без следа куда-то ниже, и наконец-то я смог сориентироваться как в том, где же я все-таки нахожусь, так и в том, откуда взялась эта многодневная сырость. Оказывается, туман-то был вовсе и не туманом, не тем, к чему я привык, живя на степной равнине. Это были обычные облака. Облака, на которые дома я смотрел, задрав голову, и иногда даже повторяя довольно привязчивые слова простой детской песенки из мультфильма «Облака-а-а, белогривые лошадки».

Близкое знакомство с этими «белогривыми лошадками», надо сказать, не оставило в моей душе никаких приятных ощущений. Я был несказанно рад, что они наконец-то убрались, оставив нас в покое. Горное солнце светило вовсю, становилось очень жарко, быстро высыхала грязь под ногами, и наконец-то можно было согреться. И даже разуться, чтобы подставить свои бедные сопревшие ноги под теплый ветерок.

К северу от нашей позиции на всю глубину взора простиралась низина, состоящая из травы и камней. Возвышения чередовались с понижениями, понижения слегка неестественно ярко зеленели, а возвышения были похожи на лысые каменные макушки. В конце концов, все это заканчивалось каменной стеной.

По правую руку по краю пропасти петляла дорога. Это был тот самый путь в Грузию, ради которого мы, собственно говоря, сюда и приперлись. Наша позиция намного возвышалась над этой узкой лентой, а на одной с нами высоте, на соседней возвышенности, я мог рассмотреть заметные даже невооруженным глазом позиции третьей роты. ПХД же загораживала еще какая-то вершина. Зато место расположения второй роты и батареи Швецова тоже можно было разглядеть, правда, уже только в бинокль.

К югу местность плавно понижалась, и упиралась в озеро небесной синевы. Как сказал прапорщик Гусебов, раньше в этих местах отдыхали члены ЦК. Где-то к западу от озера располагался дом отдыха, куда гостей доставляли на вертолетах. Я ни на минуту не усомнился в его словах. Действительно, при свете солнца красота была просто неописуемой. Я просто — напросто сидел на любимом, уже почти родном, ящике, и периодически менял свое положение на нем. Сначала любовался видом на озеро, потом разворачивался в сторону невидимого отсюда Ведено и рассматривал северную сторону. А пока я этим занимался, заметно повеселевшие бойцы добивали котлован под палатку. Работа так затянулась потому, что парни из Дальво одновременно начали копать основу и под вторую землянку. До них дошло, что все мы в одну не поместимся. А поместятся в нее Крикунов, Костенко, Зерниев и Солоха. И больше никто. Ну, если только мы еще с Васей.

А вот им придется опять ночевать под звездами. Поэтому в свободное от «основной» работы время Толя Романцев и компания устраивали личное жилье, надеясь накрыть его брезентом от Солохи, а дырки — залатать.

А собственно говоря, что еще было делать? Чехов не наблюдалось, никто не беспокоил, первоначальное нервное возбуждение сменилось некоторым недоумением, и пришло осознание фактического положения вещей. Что как бы то ни было, а мы здесь надолго, поэтому и обустраиваться надо основательно.

Процесс питания постепенно наладился: папоротник выезжал на МТЛБ на ПХД, брал с собой четырех солдат, и возвращался с бачками и сухарями. Бойцов по очереди выделяли взводные и наша батарея. Котелок и ложку раздобыл мне Толя Романцев. Похоже, он прибрал к рукам то, что плохо лежало на земле. Кто-то бросил посудину в первую ночь на перевале, а утром Толя подобрал полезную вещичку, и припрятал до поры. А так как самому ему из нее делать было нечего — на один-то котелок еды не хватало, не то что на два — то он торжественно передал мне этот предмет, с видимой зарубкой на будущее. Чуть позже он же раздобыл и ложку. Скорее всего, наткнулся на один из своих забытых схронов. Ну просто белка — летяга — один в один.

Нервический энтузиазм иссяк, и очень сильно хотелось жрать. Потому вкус гречки с мясом и каменных черных сухарей оставил далеко позади себя изящество и легкость всех ресторанных и даже домашних блюд вместе взятых. Черный сухарь просто истаивал во рту, волшебно, как легкое, нежное суфле. А уж мясо…

«Какого черта», — думал я, — «не елось мне этого чудесного продукта в прошлой, довоенной жизни». Вернусь в цивилизацию, куплю банку тушенки… Нет, лучше две… Нет, одну, но большую! М-м-м! И съем за один раз большой ложкой!».

Суп, который в лучшее время вылили бы повару за шиворот, а еще лучше утопили бы в нем, шел не просто на «ура», он шел как божественная амброзия. Существование приобретало какой-то упорядоченный смысл: во-первых, дожить до завтрака, во-вторых — дожить до обеда, в-третьих, дожить до ужина. Это было все, что, собственно говоря, нам нужно было знать.

Работы по строительству собственного жилья могли и подзатянуться, если бы местная природа не напомнила о себе, что шутки с нею плохи. В период ожидания скорого обеда все наши бойцы, я, и, конечно же, Вася, расселись на ящики с минами небольшим полукругом. Воспользовавшись моментом, Рац еще раз решил довести до личного состава порядок действий в случае общей тревоги. Он успел дойти до описания обязанностей водителей, когда почти мгновенно появившаяся как бы ниоткуда тучка при ярко светившем солнце разродилась таким дождем, как будто бы над нами опрокинули цистерну.

Ящики были накрыты плащ-палатками. Через минуту почти все наши минометчики уже сидели под этим укрытием, а я, посчитав ниже своего достоинства бегать и суетиться, стоял как олух под струями ледяной воды и громко матерился. В части изысканных выражений Вася отстал от меня не намного. Наш дуэт органично вписывался в шум ливня, который прекратился также внезапно, как и начался.

Промокнув до нитки, я со злорадным удовлетворением убедился, что быстрые, как тараканы, бойцы, промокли ничуть не меньше нашего.

Мокрый, и стучащий зубами Вася матом построил личный состав лицом к солнцу и заорал неожиданно высоким голосом:

— Чтобы завтра к вечеру палаткоземлянки были готовы!

Алиев горестно вздохнул. Остальные промолчали, но по их мокрому и потерянному виду я почувствовал, что ответственностью задачи они прониклись.

— Едут! Едут! Вон они!

Честно говоря, мне ни черта не было видно никаких огней, о которых возбужденно трещали Вася Рац, Поленый, Логвиненко, и еще кто-то, кого в темноте я никак не мог разглядеть. Этой ночью караван чехов должен был пробираться в Грузию. По крайней мере, так об этом было сказано на вечернем совещании у Скруджа. Не слышал я и звуков, которые, по идее, транспорт все же должен был бы издавать. Ну не на воздушной же подушке они двигались?!

И все же, слыша возбужденный шепот товарищей, я ни на секунду не усомнился, что противник