крутилась ассоциация со словом «куратор».

— Они набирают первую группу слушателей, — продолжила декан, — курс рассчитан примерно на месяц. Я, то есть мы, решили, что вы будете участвовать.

— А текущая учеба? — пискнул кто-то, — у нас же скоро сессия. Зачеты, экзамены…

— Вам помогут. Более чем лояльное отношение к вам преподавателей я гарантирую… И вообще, постарайтесь сдать все пораньше, чтобы не отвлекаться.

— Извините, можно вопрос? — Паша не удержался, и вставил свои «пять копеек». — Кто будет в группе, только мы трое?

— Ну нет, конечно, — засмеялась декан. — Нет, что ты! С экономфака будут четверо, будут от крупных областных хозяйств представители, кто-то из областного управления сельского хозяйства. Преподаватели от нашего вуза тоже будут — молодые. Так что вас там человек тридцать наберется.

— Ага, понятно, — закивали головой студенты.

— Так, значит с понедельника вы приходите к аудитории 412, здесь, в Главном корпусе, и ждете дальнейших указаний. Да, кстати, по окончании курса, успешном, само собой, вы получите сертификаты бераторов.

— Да кто они такие, эти бераторы? — не выдержал кто-то из студентов.

— Вам все расскажут, — махнула рукой декан, показывая, что аудиенция закончена, и пора кое-кому покинуть помещение.

Когда Паша возвращался в свою группу, его больше интересовал вопрос не о будущих занятиях с немцами, а о том, как ему сдавать сессию с учетом месячного пропуска в учебе. Конечно, словам декана о льготном режиме можно было доверять, но… Льготный режим — это может быть и «четверка», там где и «тройки» было бы многовато, но Паша меньше, чем на «пятерку» согласен не был. Он явно шел на красный диплом, и разменивать его на некую бумажку в виде непонятного сертификата отнюдь не собирался.

В понедельник на четвертом этаже Главного корпуса, у аудитории под номером 412, было довольно многолюдно.

Паша, честно говоря, здесь раньше никогда и не был. Ему уже сказали, что эта аудитория специально отремонтирована и подготовлена для всяких солидных заседаний, и, что вполне естественно, простых студентов сюда не пускают никогда. От этого у Грачева появилось острое желание посмотреть на то, что находится внутри загадочного помещения.

Пока же он разглядывал собравшихся. Двух девчонок с экономфака он не знал, два парня ему были знакомы, но только шапочно. Всех остальных он видел в первый раз. Были солидные мужчины в костюмах и галстуках, были мужчины, одетые попроще, пара женщин делового вида, еще трое в цветастых платьях, молодой парень в джинсовом костюме. Тридцати человек, как обещал декан, не набиралось, но все-равно народа было приличное количество.

Внезапно легкое броуновское движение по коридору серьезно ускорилось, пронесся шепот — «Идут, идут» — будущие слушатели как по команде выстроились вдоль стенок, и к дверям аудитории беспрепятственно подошла группа из четырех человек, в которой Паша узнал только одного ректора.

Дверь распахнулась, поток солнечного света, льющийся через окна аудитории, осветил доселе мрачный и темный коридор, и люди гуськом потянулись за руководством.

Паша, наконец-то, смог увидеть, чем данная эксклюзивная аудитория отличалась от тех, где у них проходили обычные занятия.

Первое, что ему бросилось в глаза, была мебель. Столы и стулья были совершенно новые и чистые. На них было просто приятно смотреть. На окнах были красные шторы. Чистые красные шторы, которые дышали не темнотой, пылью и затхлостью, и солнцем и свежестью.

На полу лежал новенький паркет. На таком паркете новые кожаные туфли Паши Грачева издавали чудесный скрип.

Доска на стене также была новой. Но такие доски Паша уже видел, когда еще учился в школе. Зеленого цвета, с откидывающимися боковыми ставнями. Кто-то говорил ему, что такие классные доски делают в ГДР. Такие доски были и в новых корпусах института. Однако нельзя было не заметить, что доска в этой аудитории была именно новой, может быть, даже еще ни разу не использованной.

Пока Паша разглядывал обстановку, все уже почти расселись. Грачев опомнился, и занял место рядом с одним из парней.

Все расселись и замолчали.

Ректор прокашлялся.

— Товарищи, — начал он свою речь, — я, кто меня не знает, ректор нашего сельскохозяйственного института, Гаврилов Петр Кузьмич.

Собравшиеся громко зааплодировали.

— Я представляю вам Богуцкого Сергея Федоровича. Это руководитель агропромышленного отдела в областном исполкоме, — продолжил ректор. — Это наш переводчик — Краузе Нина Ивановна.

Краузе Нина Ивановна поклонилась. Ей тоже похлопали.

— Ну а это наш иностранный преподаватель — Фридрих Ризе.

Фридрих Ризе также наклонил голову, потом он достал из кармана пачку каких-то мелких бумажек, наклонился к переводчику и что-то ей сказал.

— Товарищи, — громко произнесла Нина Ивановна. — Господин Ризе передает вам свои визитки. По одной каждому… Передайте, пожалуйста по рядам.

Пока иностранному преподавателю представляли слушателей, Паша вытащил из папки записную книжку производства бывшей ГДР. Сколько лет она валялась дома без дела, а вот для такого случая как раз и пригодилась. Немецкое — к немецкому.

В общем, довольно скоро выяснилось, что с переводчиком немного не угадали. Хотя это было странно, ведь она специализировалась именно на сельскохозяйственной тематике.

Однако вся проблема была в том, что речь-то как раз шла больше не о чисто сельскохозяйственной тематике, а об ее экономической составляющей. Было очень много незнакомых рыночных терминов, которые были не совсем известны советским преподавателям, и уж тем более, преподавателям с кафедры иностранных языков.

Несколько лет спустя Павел Александрович понял, о чем в тот раз безуспешно пытались достучаться до своих русскоязычных слушателей и Фридрих Ризе, и другие немецкие специалисты. Много позже в России появились книги по контроллингу — особой экономической системе организации производства. Причем самыми яростными сторонниками этой системы были именно немцы.

Вот в чем была вся беда! Преподаватели и слушатели из двух разных систем говорили на разных языках. Не в буквальном смысле, (хотя и в буквальном, конечно, тоже), а в смысле терминологии, и отношении к цели бизнеса.

У русских это был план, у немцев — прибыль. Ризе, например, просто поражался, как можно начинать производство зерна, не имея в перспективе понятия, за сколько его можно будет потом продать. Хотя, строго говоря, это было не совсем так. Все было можно объяснить, рассказать, разложить на пальцах. Рассказать о дотациях, о списаниях долгов и тому подобных не вполне рыночных приемах. Но очень мешал переводчик, да и, честно признаться, и цели-то такой никто перед собой не ставил.

Никто же ведь всерьез и не собирался становиться бератором. Еще чего не хватало!

Что сразу как-то поразило пока еще советскую аудиторию, так это небольшая доска с откидными листами белой бумаги, на которой немец писал специальными разноцветными фломастерами.

Еще больше поразило то, как лихо и неэкономично Ризе обходился с этой прекрасной белой бумагой.

Пара — тройка цветных кружочков, несколько надписей — и лист, как уже использованный, откидывался назад. Аудитория только ахала.

К концу первого дня занятий выяснилось, что же все-таки это такое — бератор.

Бератор, (а если перевести на обычный русский язык — то просто советник), по сельскохозяйственному производству, занимался в Германии тем, что оказывал консультационную помощь по всем вопросам немецким фермерам. Бераторы давали рекомендации по организации самого производства, по экономическим вопросам, по сбыту, по технике — в общем, круг их познаний был весьма широк. Естественно, в рамках своей специализации.