Ведь я люблю тебя беспредельно, дитя мое милое; ты владеешь моим сердцем, оно — твое… но жизнь моя принадлежит Болгарии… И я умру с сознанием, что хоть одна душа на земле пожалеет обо мне и прольет
слезы
над моей безвестной могилой.
Лицо у Бойчо омрачилось.
Рада, волнуясь, стиснула его руку.
—
Бойчо, но ты будешь жить, господь сохранит такого героя для Болгарии; и тебя ждет слава, Бойчо… о, как я буду счастлива тогда!
Бойчо с сомнением покачал головой.
—
Эх, ангел мой… — начал он, по, спохватившись, умолк и, стиснув руки девушки, продолжал: — Рада, что бы со мной ни случилось, я хочу, чтобы совесть моя была спокойна… Быть может, я погибну, я предчувствую это…
—
Не говори так, Бойчо!
—
Слушай, Рада! Очень возможно, что я погибну, — ведь я иду навстречу смерти; но я хочу быть хоть мало-мальски спокойным за тебя. Ты связала свою судьбу со мной, осужденным, отверженным; своей любовью ты сделала меня счастливейшим человеком в мире, ты ради меня пожертвовала тем, что дороже самой жизни, — пожертвовала своей честью, и за это свет покарал тебя жестоко; ты всем пренебрегла ради меня! И если мне суждено умереть, я хочу уйти из жизни с сознанием, что ты осталась если не счастливой, то, по крайней мере, честной женщиной перед богом и людьми… Я хочу, Рада, чтобы ты носила мое имя, имя Огнянова, — оно ничем бесчестным не запятнано. Когда ты приедешь в Клисуру, я приглашу священника обвенчать и благословить нас и там уж позабочусь о твоем обеспечении. Отец мой — состоятельный человек и любит меня… Он исполнит последнюю волю своего единственного сына… Я бы сделал все это здесь, но сейчас это невозможно. Однако мы можем сами сделать кое-что… У меня нет кольца, Рада, чтобы подарить тебе, — ни золотого, ни железного… То железо, что я ношу с собой, предназначено для врагов. Но нам и не нужно обручальных колец, — над нами господь, великий праведный бог Болгарии, бог всех попираемых и сокрушенных сердец, бог всего страждущего человечества. Он все видит, все слышит. — И, взяв девушку за руку, Огнянов преклонил колени. — Поклянемся перед лицом его! Он благословит наш честный союз.
Девушка тоже упала на колени.
Они прошептали какие-то слова, и услышал их один
лишь
всевышний.
XIV.
У ствола
Утром снова взошло яркое солнце, и радостно засияло высокое лазурное небо.
Сады благоухали; раскрывались румяные лепестки росистых роз; плодовые деревья в буйно разросшейся листве, в торжественном уборе из
белоснежных
цветов украшали все
бяло
черковские дворы, придавая им праздничный вид; пели соловьи, ласточки с оглушительным щебетом стрелой пронизывали пространство, упиваясь воздухом, солнцем и свободой. Вся природа бурлила
жизнью
и молодостью.
Небо
и земля как бы слились и стали единой жизнеутверждающей стихией, сотканной из зорь, света, красок, песен, ароматов, любви и ликованья.
В этот утренний час Марко Иванов остановился у ворот одного двора в конце глухой улицы на окраине города и постучался.
Ему открыл молодцеватый паренек с непокрытой головой, в шароварах и безрукавке.
—
Это к вам завезли бревно? — тихо спросил Марко.
—
К нам, дядюшка Марко, пожалуйте!
И парень пошел вперед, указав Марко на вторые ворота.
—
Там они, войдите!
Ворота открылись, и первое, что увидел Марко, был ствол. Ствол срубленной черешни.
Наш старый знакомый, бондарь Калчо Букче, стоя на груде бревен, просверливал огромным сверлом отверстие в приподнятом конце черешневого ствола, другой конец которого был прочно укреплен внизу. Пот градом катился по истомленному лицу бондаря.
—
Бог в помощь, Калчо! — улыбаясь, сказал Марко, с любопытством глядя на его работу. — Подвигается у тебя дело, подвигается, чтоб ему!
—
Дело мастера боится, — отозвался чей-то голос.
Марко обернулся. У стены сидел на корточках Мичо Бейзаде.
—
А, Мичо! — приветствовал Марко заместителя председателя комитета, протягивая ему руку.
—
Иду на заседание. Решил мимоходом завернуть сюда: дай, думаю, погляжу, что делает наш Букче, — сказал Мичо.
—
А где же у вас заседание? В поле, что ли? — спросил Марко, усаживаясь и не отрывая глаз от черешни.
—
Сегодня мы соберемся в Зеленой балке.
Зеленой балкой назывался лог на голой возвышенности,
расположенной к северу от города и представлявшей собой первую ступень отрогов Стара-планины. После того достопамятного вечера, когда Заманов вернул письмо, комитет каждый раз собирался в новом месте. Сегодня заседание решено было устроить в Зеленой балке.
Калчо, раскрасневшийся, потный, все вертел и вертел жилистыми руками огромное сверло. Он то и дело вынимал свой инструмент, чтобы вытряхнуть стружки, заглядывал в просверленное отверстие и снова принимался сверлить. Дойдя до нужной глубины, он остановился в двух пядях от толстого конца черешневого бревна, которому предстояло стать стволом будущей пушки. Старательно очистив отверстие от стружек, Калчо одним глазом осмотрел его, дунул внутрь и окинул гостей самодовольным взглядом. Гости обступили его и тоже впились глазами в ствол.
—
Сюда влезет и гиря от больших весов, — заметил Мичо. — Но мы зарядим пушку мелким железным ломом. Этак она больше погани укокошит. Твоя черешня, Марко, сделает чудеса…
Лицо у Марко торжествующе сияло, — черешня и в самом деле была срублена в его саду.
За последнее время в миросозерцании и убеждениях Марко Иванова произошел весьма заметный перелом. Когда Бяла-Черкву охватило революционное брожение, он не смог долго оставаться бесстрастным, сторонним наблюдателем… Это брожение заинтересовало, удивило его и наконец задело за живое. Он думал: «А что, если и впрямь повсюду творится то же, что и здесь, как об этом толкуют люди? Пожалуй, этак разгорится пожар во всей Оттоманской империи… Может, и в самом деле пришел конец турецкому владычеству, раз уж малые дети и те вооружаются?.. Почем знать?..» Подобные мысли ослабляли его опасения и укрепляли его веру в судьбу. Человек положительный, обладающий
Вы читаете Под игом
