попытался было повернуться на другой бок и вскрикнул от острой боли.
— Крепись, сынок! «Блаженни плачущии, яко тин утешаться», — скорбно проговорил старик.
— Конечно, дедушка Мина, приходится потерпеть… недаром же мы назвались апостолами, — улыбаясь, сказал Огнянов.
— Трудна, учитель, трудна ваша деятельность на земле, но зато достойна похвалы и славы, ибо сам бог вразумил вас, да служите народу. «Вы есте свет мира: не может град укрытися верху горы стоя». Разве не сказал Христос своим апостолам: «Жатва убо многа, делателей же мало… Идите: се аз посылаю вы яко агнцы посреде волков!»
Эти простые слова вносили сладостное успокоение и бодрость в душу Огнянова. Он попросил старца дать ему почитать какую-нибудь священную книгу, и дед Мина принес ему псалтырь. Огнянов со страстным интересом читал это вдохновенное сочинение, в котором бьет ключом источник высокой поэзии. Эти песни борьбы, эти вопли отчаяния и восторженные молитвы вызывали отклик в его смятенной душе. Он не выпускал из рук книги псалмов Давида.
И вот настал день, когда дядя Марин отправился в Бяла-Черкву. С тревогой ждал Огнянов его возвращения. В голову ему лезли всякие мысли, одна горше другой. Ведь он уже больше месяца ничего не знал о людях, дорогих его сердцу. Что с Радой? Какие оскорбления, какие гонения ей, наверное, пришлось вынести после его побега! На нее, конечно, обрушилось возмущение общества, а может быть, и ярость властей. Не суждено он было, бедняжке, найти счастье с Бойчо! И вот теперь она, несчастная, брошенная на произвол судьбы, похоронившая свои лучшие мечты, в довершение всего опозорена общественным мнением. Жестокие люди вменят ей в преступление ее любовь к Бойчо, и тяжким горем заплатит она за те редкие минуты радости, которые дало ей это чувство. И нет с нею Бойчо, чтобы утешить и поддержать ее, слабую, как дитя…
Расстроенный этими грустными мыслями, Огнянов очень обрадовался приходу деда Мины. Теперь было хоть с кем поделиться своим горем. Дед Мина озабоченно выслушал его.
— Надейся, надейся на бога, учитель, не предавайся унынию; всевышний не оставляет страждущих, кои уповают на милость его. «Надеющиеся на господа яко гора Сион… Яко не оставит господ жезла грешных на жребий праведных… Сеющие слезами радостию пожнут…»
И тут, как бы в подтверждение этих слов, дверь открылась, и вошел дядя Марин.
Дрожа от нетерпения, Огнянов старался узнать новости по его лицу.
— Добрый вечер! Подожди, подожди, учитель! Все расскажу по порядку… А ты не слишком ли много двигался? — сказал дядя Марин, снимая тяжелый плащ. — Ваши горожане, — продолжал он, — уж больно чудные… прямо как тени какие-то, — ни поймать их, ни расспросить…
— Разве ты не пошел прямо к доктору?
— Он арестован.
— А к дьякону в монастырь?
— Дьякон скрывается.
— Деда Стояна не нашел?
— Он приказал долго жить, прости его боже; умер от побоев в ту самую ночь, когда его арестовали; говорят, будто не вынес пыток бедняга, все выдал.
— Несчастный!.. А Радка, Радка?
— Не видал я твою Раду.
— Почему? Что с нею? Огнянов побледнел.
— Да там она, не беспокойся, но из школы ее выгнали.
— Ты бы поискал ее у монахинь, у Хаджи Ровоамы! — в тревоге воскликнул Огнянов.
— Монахиня вытолкала ее взашей.
— Боже мой, она осталась на улице. Она погибла!
— Чорбаджи Марко пристроил ее к своим родственникам, только я не мог найти их дом, а мои спутники торопились… Но я кое-кого расспросил, — девушке там хорошо.
— С дядюшкой Марко мне не расплатиться за всю жизнь… А что говорят обо мне?
— О тебе? Тебя там все зовут по-другому… Пока я сообразно, что это тебя так кличут, чуть не поседел вконец.
— Графом, что ли?
— Да, Графом. О Графе все говорят, будто его подстрелили охотники в Ахиевском лесу.
— Это правда.
— Правда, да не совсем: ты жив, а тебя считают мертвым, и так-то оно и лучше.
Огнянов подскочил на кровати, как ужаленный.
— Как? И она? И она думает, что меня убили? Только этого ей недоставало, несчастной!
Огнянов встал и, словно желая испробовать свои силы, зашагал по комнате.
— Не надо ходить, рану разбередишь.
— Я уже могу ехать, — проговорил Огнянов решительно.
— Куда ехать? — спросил удивленный дядя Марин.
— В Бяла-Черкву.
— Ты с ума сошел!
— Нет еще, но сойду, если задержусь здесь хоть на день. Достань мне одежду. Дашь мне своего коня?
Зная упрямство Огнянова, дядя Марин не пытался его удерживать.
— Можешь взять и коня и одежду. Только жаль мне тебя, молодой ведь совсем, — проговорил он, помрачнев. — По всем дорогам снуют проклятые турки, грабят народ, и нет числа их зверствам… Неужто тебе не жалко самого себя?
— За меня не беспокойся, я вернусь к тебе, как сокол, живым и здоровым. Если не прогонишь… — добавил Огнянов полушутя.
Старик посмотрел на него хмуро.
— Нет! Ты не поедешь! — сказал он решительно. — Я созову всю деревню, и тебя силком запрут здесь. Ты нам нужен, как причастие божие, а собираешься идти на верную смерть! Я не хочу, чтобы потом люди говорили: дядя Марии послал на смерть учителя Бойчо, нашего апостола! — сердито кричал он.
— Потише, дядя Марин, вся деревня услышит, — остановил его Огнянов.
Дед Мина улыбнулся в усы.
И у Марина лицо засияло каким-то веселым лукавством. Огнянов посмотрел на друзей с удивлением. Почему их рассмешили его последние слова?
— Чего вы смеетесь? — спросил он.
— Эх, дай тебе бог здоровья, учитель! Кого ты боишься? Все наши деревенские, даже дети, знают, что ты у меня… О твоем пропитании вся деревня заботилась… Мы простые люди, по христиан не выдаем, а за таких, как ты, душу отдадим!
Теперь и Огнянов улыбнулся, поняв, что его тайна была известна всей деревне.
Вы читаете Под игом
