счастье… Какое у нее сердце, у этой прелестной девушки!.. Но она убивает себя, бедняжка, связывая свою судьбу с моей.
И лицо Огнянова омрачилось.
Доктор не мог отдать себе вполне ясный отчет в своих чувствах к Лалке. Он сказал, что не решается свататься к ней в это беспокойное время, но это было не совсем верно. Истинная любовь не боится опасностей и не знает преград. Правда, он испытывал нечто похожее на любовь к дочке Юрдана, но пока это было лишь слабое чувство, — не страсть, а расположение, возникшее случайно и не пустившее еще глубоких корней. Человек темпераментный, ведущий рассеянную, веселую жизнь, доктор не был способен горячо привязаться к кому-нибудь одному. Его сердце было поделено между женой бея, — если, конечно, верить молве, — Клеопатрой, Лалкой, революцией и кто знает чем еще. Но сейчас, когда он узнал от Огнянова о чувстве Лалки, сладостно и сильно польстившем его самолюбию, и о грозившей ей беде, сердце его неожиданно сжалось от боли. Ему показалось, что он всегда был влюблен в Лалку и не в силах жить без нее. То ли в нем пробудился эгоизм, — а это
Чувство
глубоко укоренилось в человеческой натуре, — то ли вспыхнула искренняя и пламенная страсть, но так или иначе он был совершенно подавлен мыслью, что Лалка навсегда потеряна для него. Нельзя ли как-нибудь оттянуть помолвку? Устранить соперника? Спасти Лалку? Эти вопросы можно было без труда прочитать на помрачневшем лице Соколова.
Огнянов понял все. Страдания доктора и судьба Лалки возбудили в нем горячее сочувствие.
— Я вызову его на дуэль, этого шелудивого пса! Я должен его убить!.. Иначе он начнет убивать других! — вспыхнул вдруг Огнянов.
Друзья шли мрачные. Огнянов внезапно остановился.
— Хочешь, я ему скажу, чтобы он и думать о ней не смел? — проговорил он с решительным видом. — Хочешь, дам ему пощечину в кофейне при всех?
— Он проглотит ее, как глотает все прочее. Ведь у него ни стыда, ни совести… Да это и не поможет.
— По крайней мере, я его опозорю.
— Для Юрдана Диамандиева пощечина не позор.
— Но девушка все узнает!
— Лалку не спрашивают, да и сама она преклоняется перед волей отца, — с грустью проговорил доктор и подал руку приятелю.
— Уходишь? Вечером пойдем к попу Ставри?
— Мне что-то не хочется. Иди один.
— Нет, надо пойти. Слово дали. Поп Ставри, конечно, звезд с неба не хватает, но он человек честный… Там, быть может, и придумаем что-нибудь.
— Ну, хорошо, зайди за мной, я буду ждать тебя дома. И друзья разошлись.
Огнянов пошел в школу. В учительской сидел один лишь Мердевенджиев, погруженный в чтение турецкой книги. Огнянов не поздоровался с ним. С первых же дней их знакомства ему было противно смотреть на человека, который в одной руке держал псалтырь, а в другой турецкую хрестоматию — два аттестата, свидетельствующие о том, что умственные способности у него сомнительные. После его письма к Раде неприязнь Огнянова к певчему перешла в отвращение, и оно стало еще сильнее, когда он увидел, как тот заискивает перед Стефчовым. Закурив папиросу, Огнянов, окутанный клубами дыма, быстро шагал взад и вперед по комнате, обдумывая свой разговор с доктором и не обращая внимания на певчего, сонно склонившегося на, книгой. Внезапно он увидел на столе свежий номер газеты «Дунав»[71]; в Бяла-Черкве ее выписывал один лишь Мердевенджиев за ее сообщения о Турции. Огнянов рассеянно просмотрел сообщения о Болгарии и уже хотел было бросить газету, как вдруг на глаза ему попался заголовок, напечатанный крупными буквами. Пораженный, он прочитал следующее:
«Побег
из Диарбекирской крепости. Иван Кралич, родом из Видина, Дунайской области, 28 лет, высокого роста, глаза черные, волосы вьющиеся, лицо смуглое, осужденный за участие в волнениях 1868 г.[72] на пожизненное заключение в Диарбекирской крепости и бежавший из нее в марте сего года, опять находится во владениях его императорского величества и разыскивается властями, которым по этому случаю даны необходимые указания. Верноподданные султана обязаны под страхом строгой кары за неповиновение сообщить о вышеуказанном беглом преступнике, как только его опознают, и передать его в руки законных властей, дабы он понес заслуженное наказание в соответствии со справедливыми императорскими законами».
При. всей своей выдержке Огнянов не смог сохранить спокойствие в присутствии чужого человека: он изменился в лице, губы его побелели. Слишком уж велика была неожиданность. Он метнул взгляд на Мердевенджиева. Певчий все так же неподвижно сидел за книгой. Он, вероятно, не заметил, как волнуется Огнянов, да вряд ли обратил внимание и на газетную заметку, которая сама по себе не представляла никакого интереса. Эти успокоительные предположения до некоторой степени вернули Огнянову хладнокровие. Первой его мыслью было уничтожить опасную улику.
Поборов отвращение, Огнянов унизился до разговора с певчим.
— Мердевенджиев, — сказал он спокойно, — вы, наверное, уже прочли газету? Дайте ее мне; хотелось бы просмотреть ее дома. В «хронике» много интересного.
— Нет, я еще не читал ее. Но все равно, возьмите, — лениво ответил певчий и снова уткнулся в книгу.
Огнянов вышел, унося с собой этот единственный в Бяла-Черкве номер «Дунава», таивший в себе такую зловещую угрозу.
XXI. Козни
И сегодня, в кофейне, Кириак Стефчов бежал с поля боя, как убегал в других случаях, но на сей раз твердо решив вернуться и с новой силой броситься на противника.
Лютая ненависть к Огнянову, разгоревшаяся после ряда столкновений, заглушила в его душе те немногие ростки добра, что едва пробивались сквозь густой бурьян низких инстинктов.
В кофейне ему на этот раз пришла в голову жестокая мысль погубить своего врага, предав его. А для этого он располагал всеми необходимыми данными и средствами. Стефчов уже давно по мелочам интриговал против Огнянова и клеветал на него, но это не помогало, — Огнянов всегда выходил победителем и еще больше вырастал в глазах людей. В этом Стефчов окончательно убедился на представлении «Геновевы», когда публика вступилась за Огнянова. Будь на месте Стефчова Михалаки Алафранга, он совершил бы предательство со спокойной совестью, уверенный в том, что делает доброе дело. Но Кириак при всей своей испорченности все-таки понимал, как гнусно то, что он задумал, и тем не менее был не в силах удержаться. Бешеная жажда мести сжигала его. И он решил действовать, но так, чтобы люди не догадались, кто предатель.
«Да, фамилия этого бродяги не Огнянов, — думал Стефчов, — и родом он вовсе не из Лозенграда, это первое; во-вторых, на Петканчовой улице гнались за ним, и крамольные листовки принадлежали ему. Хаджи Ровоама права, — доктор Соколов в этот час действительно был у турчанки… На это намекнул и наш Филю, полицейский. Турчанка и листовки припрятала. Но как она
Вы читаете Под игом
