становилось как-то пусто и тихо. Когда Марко брался за цепи, чтобы завести часы, из груди «чахоточного» вырывались такие громкие и сердитые хрипы, что кошка убегала вон из комнаты. Две семейные фотографии на той же стене служили дополнением к сокровищам этой «картинной галереи», которую древние часы превращали прямо-таки в музей.
Один из гостей, доктор Соколов, был домашним врачом Марко и пришел навестить больного Асена.
Это был молодой человек лет двадцати восьми, статный, с голубыми глазами, светло-русыми волосами и открытым добродушным лицом; нрав он имел довольно буйный и грешил легкомыслием. В бытность свою фельдшером одного турецкого лагеря на черногорской границе он в совершенстве изучил язык и обычаи турок; по вечерам пил водку и якшался с онбаши, а по ночам, чтобы не давать ему покоя, стрелял в печную трубу и, кроме всего прочего, дрессировал медведя. Чорбаджии смотрели на него косо, больше доверяя лекарю Янелии, но молодежь горячо любила доктора Соколова за веселость, общительность и пламенный патриотизм. Доктор всегда был первым и в подпольной работе местного комитета[21], и на дружеских пирушках и этим двум занятиям посвящал все свое время. Он не кончил никакого медицинского учебного заведения, но молодежь, стремившаяся возвысить его над греком-лекарем, присвоила ему звание доктора, а он не считал нужным протестовать. Что касается лечения больных, Соколов целиком возлагал его на двух своих верных помощников — природу и благодатный климат этого горного края. Надеясь на них и к тому же ничего не смысля в латыни, он редко прибегал к своей фармакопее, и вся его аптека умещалась на одной полке. Не мудрено, что доктор Соколов скоро стал намного популярнее, чем его конкурент.
Другим гостем был Иванчо Йота[22]. Как добрый сосед, он решил зайти поболтать с Марко, чтобы успокоить его. Несколько минут разговор вертелся вокруг вечернего происшествия, причем Иванчо очень красноречиво рассказывал о своих переживаниях и тревогах.
— Так вот, — говорил он, — не успела моя Лала убрать со стола, и все такое прочее, как слышу я у вас на дворе страшнейшую пропаганду. Собака и та лаяла чрезвычайно. Я испугался, точнее, не испугался, а сказал Лале: «Лала, что случилось у Марко? Погляди с галереи, что у них там творится во дворе…» Потом подумал: «Нет, не женское это дело». И вот я сам дерзновенно поднялся на галерею; поглядел — во дворе у вас темно… «К чему эта пропаганда была? — спросил я себя мысленно, — точнее, с чего весь околоток перебудили?» А Лала стоит сзади и держит меня за полу. «Куда ты? — говорит. — Уж не собрался ли к Марко во двор прыгать?» — «Да нет, у них там все спокойно, душенька, — отвечаю я. — Запри-ка калитку в их двор».
—
Зря беспокоился, Иванчо, ничего худого не произошло, — улыбаясь, заметил Марко.
—
Тогда, — продолжал Йота, — я сказал себе мысленно: «Надо сообщить в конак; ведь господин Марко мой сосед, нельзя искушать его безопасность». И я быстро сбежал по лестнице, а Лала что-то кричит мне вслед крамольным голосом… «Молчи ты!» — мужественно говорю я ей… Вышел на порог, посмотрел на улицу — всемирная тишина.
—
Дядюшка Марко, Асенчо уже спит? — начал было доктор, чтобы прервать разглагольствования Иванчо. Но тот перебил его и продолжал:
—
Убедившись, что на улице всемирная тишина, я сказал себе: «Вот этого-то тебе и надо бояться, Иванчо». Повернулся, вышел через черный ход в переулок, точнее, в тупик, из тупика выбрался через калитку Недко во двор Махмудкиных, прошел мимо мусорной кучи дядина сына Генко и — прямо в конак. Вхожу, осматриваюсь и дерзновенно заявляю онбаши, что у вас разбойники и куры носятся по двору как угорелые.
—
Да говорю я тебе, ничего у нас не случилось; зря ты трудился, Иванчо, — уверял его Марко.
С улицы донесся шум сильного ветра; начиналась гроза.
—
Да, дядя Марко, забыл тебя спросить, — проговорил доктор, видимо что-то внезапно вспомнив, — приходил к тебе сегодня вечером один молодой человек?
—
Какой молодой человек?
—
Один странный молодой человек, довольно плохо одетый… Но, как мне показалось, интеллигентный… Спрашивал, как пройти к тебе.
—
Не знаю, меня никто не спрашивал, — отозвался Марко, заметно смутившись, на что его гости, впрочем, не обратили внимания. — А где ты его видел?
—
В сумерки, около сада хаджи Павла, меня догнал какой-то молодой человек, — спокойно продолжал доктор свой рассказ. — Догнал и спрашивает вежливо: «Вы не можете мне сказать, сударь, далеко ли отсюда живет Марко Иванов?.. Хочу его разыскать, говорит, а в этих местах я впервые…» Случайно я шел в твою сторону и предложил ему пойти со мной. По дороге я к нему присмотрелся, — худой, слабый, едва держится на ногах, бедняга, и почти раздетый… Насколько я сумел разглядеть в темноте, одет он был в тоненький рваный пиджачок, а на улице похолодало. Я не решился спросить, откуда он и почему в таком виде, но мне стало жаль несчастного и как-то тяжело на душе. Посмотрел я на свою гарибальдийку[23] — вся потертая: как говорится, заплата на заплате. «Вы не обидитесь, сударь, если я вам предложу свою одежонку? — спросил я. — А то простудитесь!» Он поблагодарил и взял мою куртку. Так мы дошли до вашего дома, и я с ним расстался. Вот я и хотел спросить: кто он такой?
—
Я же тебе сказал, что ко мне никто не приходил.
—
Странно, — проговорил доктор.
—
Уж не он ли и есть тот разбойник. что карабкался на вашу ограду, дядя Марко? — спросил Иванчо. — Пропаганда была не всуе.
—
Нет, не может быть, чтобы этот юноша был разбойником… Тех можно сразу узнать — по роже, — заметил доктор.
Хозяину этот разговор был но по душе и, желая переменить тему, он обратился к Соколову:
—
Читал газету, доктор? Как восстание в Герцеговине?[24]
—
Тяжело читать, дядюшка Марко. Героический народ творит чудеса, по что он может сделать против такой силы?
—
И всего-то их, герцеговинцев, горсточка, но как долго держались! Нам такое не по плечу! — проговорил Марко.
—
Да разве мы пытались? — возразил доктор. — Нас в пять раз больше, чем герцеговинцев, но мы еще не знаем своих сил.
—
Эх, доктор, не говори ты так. — сказал Марко. — Герцеговинцы — это одно, а мы — другое; мы в самом чреве адовом; только шелохнись, и всех нас перережут, как овец. И помощи нам ждать неоткуда.
—
А я опять спрашиваю: разве мы пытались? — с жаром повторил свой вопрос доктор. — Хоть мы ничего и не делаем, нас все равно режут и бьют. И чем больше мы будем похожи на овец, тем больше нас будут бить. Ну что им сделал невинный Генчев сынок? А ему вчера отрубили голову. Нам грозят виселицей, как только мы пытаемся протестовать против тирании, а Эмексиз-Пехливану и ему подобным разрешается зверствовать безнаказанно. Где же справедливость? Самый бездушный человек и тот не в силах все это вынести. «И у решета есть сердце», —
Вы читаете Под игом
