прикажу, опустите свои пустые головы, поклонитесь ей… Она — святая душа. Скажи мне: сколько есть таких на свете? А предателям нет числа, как песчинкам в море… Но вы моря не видали, а потому не будьте ослами и слушайте, что вам человек говорит…
Но, не успев окончить эту тираду, Редактор заметил Рачко, бегом пронесшегося мимо, — он что-то нес в церковь.
—
Эй, ты, погоди! — повелительно зарычал Редактор. — Повремени-ка, надо тебя спросить кое о чем… Глядите, вот он — шпион Стефчова, — добавил он, обращаясь к своим спутникам. — Смерть таким мерзавцам!
При виде разъяренного лица Редактора Рачко пустился наутек.
—
Держи его! — заревел Беспортев. — Давай-ка спросим его, по какому праву он всю улицу провонял своим именем!
И гуляки погнались за несчастным Рачко. Плюгавый, легкий как пушинка, Рачко бежал быстро и оставил своих пьяных преследователей далеко позади. Скоро он и они исчезли за поворотом улицы.
Кандов взирал на все это рассеянно и безучастно. Поникнув головой, он бессознательно поплелся вслед за процессией и вскоре вместе со всеми вошел в церковь.
XXI. Отпевание
Толпа, все возраставшая, потоком хлынула с улицы в церковь, заполнив ее до отказа.
Гроб поставили против архиерейского кресла на четырехугольную мраморную плиту с высеченным на ней двуглавым орлом, и он стал центром, вокруг которого толпился народ с зажженными восковыми свечами.
Заупокойная литургия началась торжественно; синие облака курений поднимались из кадильниц к сводам; перед алтарем стояли большие подсвечники с горящими свечами, зажгли все люстры, так что вся церковь была залита светом. Весь этот блеск должен был хоть немного утешить убитое горем семейство Лалки.
Для этой же цели пригласили учителя Климента произнести надгробную речь. Как богослов, он владел даром красноречия и умело пользовался цитатами из Священного писания. Но он отказался говорить, ссылаясь на недомогание. Тогда стали просить Франгова. Немного поколебавшись, он согласился и поднялся на вторую ступеньку архиерейского кресла. Священники прервали пение, и в церкви наступила тишина.
Очень взволнованный, учитель устремил глаза на покойницу и начал громким, но дрожащим голосом:
—
Братья и сестры!
Однако он был тотчас же вынужден прервать свою речь. У выхода творилось что-то странное. Народ, стоявший у дверей, почему-то засуетился, заметался; послышалось тревожное шушуканье, затем — громкий испуганный говор. Волнение, перекатываясь все дальше в глубь храма, вскоре достигло передних рядов, стоявших у гроба. Сумятица была невообразимая.
—
Идут! — кричали одни.
—
Ой, ой, ой, матушки, идут! — визжали тут и там женщины.
—
Кто идет? — откликались мужчины.
—
Турки! Турки!
Началась паника: визг, вопли, истошные крики оглашали дом божий. Люди, как перепуганное стадо, бросились бежать кто куда, не зная, где скрыться. Плотная толпа сбилась вокруг чорбаджи Юрдана и Стефчова. Каждый рассчитывал, что возле этих людей, наиболее влиятельных среди турок, он скорей найдет защиту и будет пощажен вместе с ними. Прочие, а их было большинство, бросались из стороны в сторону и с криками метались по церкви как безумные. Молодые женщины со стонами без чувств падали наземь, но никто не приходил им на помощь; какие-то старухи оказались на ступенях алтаря и были растоптаны. Безумный ужас отражался на всех лицах; у многих они были белее и мертвеннее, чем у Лалки.
Один Кандов оставался безучастным. Стиснув руки, он неподвижно стоял у гроба и скорбно смотрел на покойницу.
Но вот с верхней галереи послышался голос Соколова:
—
Не пугайтесь, ничего не случилось!
Он еще в самом начале паники поднялся на галерею, чтобы посмотреть из верхнего окна, что творится снаружи, на площади, но не обнаружил ни малейших признаков тревоги. Никаких турок не было; только Редактор и его дружки поднимались на паперть. Стараясь успокоить народ, Соколов охрип от крика, но в, шуме и сутолоке голоса его не было слышно.
Однако вскоре ему стали вторить другие голоса:
—
Успокойтесь, люди добрые, все благополучно!
—
Кто же нас напугал? — крикнул кто- то.
—
Кто обманул народ?
Пыхтя и отдуваясь, в церковь ввалился Редактор со своими собутыльниками. Они начали креститься, не подозревая, что паника произошла из-за них. Оказалось, что Рачко, убежав от погони, с перепугу кинулся в церковь и, когда какие-то старушки спросили, отчего он так бежит, крикнул:
—
Идут!
—
Кто идет?
—
Капасыз[102] и другие с ним! Много… много…
Толпа разобрала слова: «Капасызы… много… много…» Этого было достаточно для людей, которые уже больше месяца ожидали нападения турок. Началась паника…
XXII. Философия и воробьиная чета
Не дожидаясь конца заупокойной обедни, Кандов вышел на улицу.
Странное дело! Он выходил из церкви немного ободренный.
Вид смерти неодолимо смиряет всякое душевное волнение, связанное с земными интересами; зрелище тленности человека ослабляет нашу зависимость от мира земного. Заботы, пламенные привязанности, страсти, вожделения живых людей бледнеют и становятся призрачными и смешными перед бескрайными просторами вечности…
«Ну вот, эта Лалка умерла, теперь она уже только труп, а завтра превратится в прах. Как она побелела, какая она страшная… Умерла, умерла!.. А Рады в церкви не было!.. Да и зачем она, Рада? Странно, как ослепила меня эта девушка. Посмотрел бы на меня сейчас кто-нибудь, сказал бы, что я сумасшедший. А как знать, может, я и впрямь сошел с ума?.. Из-за чего? Из-за нее. Да кто
Вы читаете Под игом
