Сэмунд задумался, кликнул Асу и велел ей привести сестру. Аса ушла, а вернувшись, сказала, что Раннвейг нигде нету и вещи ее тоже пропали. Сэмунд вскочил и приказал всем искать, когда же ни Раннвейг, ни Торира найти не удалось, поднял тревогу, велел дружинникам взять оружие и седлать коней. Дружину разделили на три отряда, один, во главе с Арни сыном Навара, поскакал на север, через долину Гудбрандсдаль. Добравшись до самых гор Довре, они повернули назад и пять дней спустя были в Хове, с пустыми руками.
Народ только диву давался: ох и странная история. За Ториром-то не замечалось ни вероломства, ни особой изобретательности, хотя уж который год все шушукались про его немыслимую любовь. И когда Арни сын Навара воротился в усадьбу, Сэмунд с дружиною ждал его во дворе, поздоровался и спросил, сыскал ли он что. Арни ответил, что ничего не сыскал, и поведал, где побывал и с кем разговаривал. Однако, едва он спешился, Сэмунд приказал взять его в железа.
— Зачем это? — спросил Арни, крупный, сильный мужчина, крутой нравом, снискавший в походах весьма мрачную славу, но знаменитый и своею неколебимой верностью друзьям, только вот аккурат сейчас оных вокруг не видел. — Я что же, плохо искал?
— Наоборот, слишком хорошо. Что ты делал в Довре?
— Выполнял твой приказ, Сэмунд сын Ингольва, искал твою сестру и негодяя Торира сына Дага.
— Стало быть, вы не отсиживались без дела у реки там, на севере?
— Нет, — отвечал Арни. — Спросил кого хочешь.
Сэмунд прищурился:
— Видишь ли, кое-кто здесь утверждает, что Торир сбежал в Свитьод, с твоей помощью. Вот и выбирай: либо ты все отрицаешь, и тогда я запытаю тебя до смерти, либо признаешься, и я дарую тебе пощаду, при двух условиях.
Арни задумался:
— Каковы же эти условия?
— Во-первых, завтра ты поедешь с нами к Рёреку и засвидетельствуешь, что затеял побег сам Торир. Во-вторых, ты изъявишь готовность вместе с тремя людьми отправиться в Свитьод, убить Торира и вернуть Раннвейг Рёреку, иначе миру здесь не бывать. Я знаю, у тебя там свои счеты, оттого ты и очутился у нас, но придется рискнуть, а коли ты их не найдешь, ворочаться тебе необязательно.
Арни согласился.
— Торир действительно говорил мне, что хочет сбежать с Раннвейг. В Свитьод. Но я ему отсоветовал, сказал, чтоб он никогда об этом не заикался, такова чистая правда.
Сэмунд велел накормить его и запереть в сарае.
Ингольв меж тем носа из дому не казал. И к Рёреку на другой день с ними не поехал. Народ говорил, он, мол, горюет о пропавшей дочери, которая либо обвела его вокруг пальца, либо была похищена, а вдобавок его угнетает мысль, что земли его и власть отойдут сыновьям, которые даже сестру защитить не сумели. Н-да, состарился Ингольв и преисполнен тревоги и страха, а от этого человек и вовсе дряхлеет не по годам.
Гест тоже к Рёреку не поехал. Крутился возле Хаварда и его птиц или в одиночестве бродил по лесу, все ждал людей, которых Ингольв послал на север с Грани.
Они не возвращались.
Зато, проведя целую неделю в Хедемарке, вернулся Сэмунд и рассказал отцу, что поначалу Рёрек рвал и метал, а предложение насчет Асы воспринял как оскорбление, — словом, расчеты их оказались правильными. Когда же Сэмунд упомянул про выкуп, Рёрек успокоился, усадил Сэмунда на почетное место подле себя, и расстались они в дружестве, обменявшись дорогими подарками, Рёрек, к примеру, подарил ему вот это новгородское копье.
Ингольв взял копье, осмотрел, буркнул, что, мол, Рёрек, как водится, слукавил, но Сэмунда похвалил.
Однако ж, когда сын прямо на следующий день вознамерился ехать на юг, дабы предложить мировую Стейну сыну Роара из Хадаланда, старик покачал головой и сказал, что Гест все вверх дном перевернул в его владениях, да еще и с сыновьями его спелся, сколь это ни прискорбно, а потому он не разрешит Сэмунду взять с собою больше двух людей; Хавард, Гест и все прочие останутся в усадьбе, будут обеспечивать охрану, ведь история с Раннвейг и Ториром, по сути, признак слабости, и вообще, мужчина, у которого таким манером похищают дочь, пятнает свою честь позором, пачкает и себя, и усадьбу свою, раньше он не видел этой стороны дела, не видел, сколь коварной сетью сам себя опутал, — вот что угнетало Ингольва, утратившего ясность зрения.
— Надо бы все ж таки поставить церковь, — уныло сказал он. — На том месте, где было капище. Пособишь мне?
— Отчего же не пособить, — ответил Гест.
— Ладно, возьму с собой дюжину людей, — решил Сэмунд. — Меньше нельзя, воспримут как оскорбление. Я приглашу Стейна сюда на Рождество, пусть приезжает со всеми своими сыновьями и сколь угодно большой свитой.
Два дня спустя наконец-то воротились люди, сопровождавшие Грани через горы. Ингольв принялся расспрашивать их про усадьбы, куда они заезжали, про свадьбы, раздоры и смерти в тех краях, где пролегала дорога, по которой он столько раз ездил, и про обстоятельства в Трандхейме. И узнал, в частности, что, отправляясь в Англию, ярл намерен передать бразды правления своему сыну Хакону, а регентом при нем поставить Эйнара сына Эйндриди из Оркадаля. Эту новость Ингольв воспринял с воодушевлением:
— Может, избавимся наконец от этого ярла.
Но Гест ничего нового не узнал, ни о Грани, ни о Сандее, потому что с Грани они расстались чуть севернее Трандхейма, и его охватило огромное разочарование, ведь Стейнунн и Халльбера по-прежнему пели в его снах, каждую ночь, и Стейнунн все так же крепко сжимала в грязной ладошке золотую брошь и смотрела на него таким же взглядом, каким потерянная дочь смотрит на никчемного отца, он опять закрыл глаза, но в тот вечер заснуть не смог.
Гест стоял на берегу бухточки, где обычно рыбачил Ингольв, он запалил костер, а сам с факелом в руке бродил взад-вперед у кромки воды, ловил раков, как его научил Хавард. За спиной у него был берестяной короб. Раки ползли к приманке из гнилого мяса, слепли от факела, и можно было брать их голыми руками, он слышал, как они шебуршат в коробе, будто галька в ручье, и думал о том, что давненько не слагал стихов, что исландский голос в нем умолк. И тут заметил багровую звезду, красный глаз, оставленный на небе Митотином. В лесу что-то хрустнуло, он было решил, что это костер, где горело смолье, но, не оборачиваясь, снял короб, поставил наземь и в тот же миг выронил факел — что-то рубануло его по плечу. Он шагнул вперед, в воду, нырнул, поплыл с открытыми глазами в вязкой, холодной жиже, скользнул к поверхности, как раненая выдра, набрал воздуху и снова нырнул, коченея от холода, выбрался на другой берег, раны в плече он не чувствовал, но она кровоточила, при свете луны кожа казалась сизой, а кровь черной.
Гест сорвал с себя одежду, отжал, надел снова. С другого берега донеслись голоса, в отблесках костра метались тени, хлопали птичьи крылья, слышался лязг оружия.
Он побежал назад, берегом бухты, упал, до крови разбил ладони и коленки, встал и побежал дальше среди черных деревьев, напоследок вдоль ручья, чтобы шум шагов утонул в плеске воды, и увидел у костра Хаварда и двух его сокольников, а на земле у их ног лежали еще двое, со связанными за спиной руками, оба раненые. Чуть в стороне обнаружился и третий, безжизненное тело, на спине которого сидел Митотин, полураскинув крылья и открыв клюв, но не издавая ни звука.
Гест услыхал, как Хавард спросил одного из пленников, кто он такой, но еще прежде, чем тот ответил, узнал Онунда.
Подойдя к костру, Гест подбросил смолья в огонь. Короб опрокинулся, и раки торопливо ползли к воде, он присел на корточки и одного за другим отправил их в короб.
