сеновале, взломав дверь, коли она заперта.
Когда народ спрашивает, кто там пришел, он отвечает: «Смерть», — но отвечает с улыбкой, и его впускают. Зовет он себя то Хермодом сыном Одина,[83] то Иваром Крещеным, то говорит, что он из земли скоттов и имя ему Малькольм, и развлекается, меняя выражение лица и коверкая слова на манер купцов-русичей, которых встречал в Трандхейме, — якобы это и есть ирландский язык. В одной усадьбе его обзывают рванью и, ругательски ругая, гонят взашей, тогда он ночью возвращается, крадет там одежду и провизию, а в очередной усадьбе сообщает, что ходил в викингский поход, рассуждает про Англию и Валланд,[84] и народ как будто бы находит удовольствие в этих баснях, ведь при всей надуманности они достаточно похожи на правду, чтобы возбуждать у слушателей интерес, вызывать возражения и поправки, смех и слезы, а значит, трапеза обеспечена.
С особым восторгом к нему, чудаку, относятся дети, по сути-то Гест и сам ребенок в образе маленького взрослого или маленький взрослый в образе ребенка, и когда он уходит, они бегут следом и весело гомонят, пока он, состроив жуткую рожу, не нагоняет на них страху и не заставляет воротиться домой.
Добравшись до вершины фьорда, Гест взбирается на гору и продолжает путь на восток, мимо искрящихся ледников, и ему чудится, будто рядом стоит Тейтр, повторяя, что в тумане человек поднимается слишком высоко, из опасения, как бы не пришлось спускаться слишком низко. И все ж таки Гест сбивается с дороги и целую неделю не видит ни людей, ни жилья, удит рыбу в озерцах и горных ручьях, ловит куропаток, а то и голодает по нескольку дней кряду, этому он тоже научился у Тейтра.
— Я голоден, — говорит он, просто чтобы услышать собственный голос.
— Ты это о чем? — отзывается Тейтр. — Иди, пока одежа твоя не высохнет, а потом ложись спать.
Ориентировался он только по солнцу, звездное небо было блеклым, неясным, а окружающая местность вообще ничего ему не говорила, пейзаж повторялся как дурной сон, складка за складкой, нагорье за нагорьем, без конца и края, серо-зеленое море оцепеневшей зыби простиралось за окоем, и Гест думал, что не иначе как уже забрел аж в Свитьод, вдруг очутился в каких-то лесах, из которых не может выбраться. Поднявшись на вершину кряжа, он вроде бы определял нужное направление, но как только спускался в зеленое море, тотчас сбивался с пути. В конце концов в одной усадьбе он выяснил, что находится в долине Халлингдаль и что до озера Мёр ему предстоит пройти столько же, сколько он прошагал от Бьёргвина.
За небольшую плату один из бойцов провел его через ближайшую горную гряду. Продолжив путь, он наткнулся на небольшую пастушью хижину, взломал дверь и отлеживался там два дня, копил силы. Но на третью ночь, в самый темный час, проснулся от голосов, вышел наружу и увидел, что лес подступил ближе, вернулся в хижину, опять уснул, и опять проснулся, и тут только сообразил, что это за голоса — с ним говорило одиночество.
— Онунд, слышишь ли меня? — крикнул он.
И лес подступил еще ближе.
Делать нечего, надо собираться, идти дальше, и Гест идет, натыкается на усадьбу, а затем выходит на сетер, на горное пастбище, где обретается один лишь мальчонка-пастух, которого он, пригрозив оружием, уводит с собой. Лето давно перешагнуло на вторую половину, когда они перевалили через последний кряж и увидели впереди озеро Мёр, длинное и узкое. Мальчонка указал Гесту, где расположена усадьба Ингольва сына Эрнольва, приходившегося Ингибьёрг дядей по отцу, а Гест пропел ему стихи и сказал, что такова награда ему в этом мире.
— Щедрая награда, ничего не скажешь, — заметил мальчонка.
— Это молитва, — пояснил Гест, не сводя глаз с озера, которое под низким солнцем походило на сверкающий меч. — И сложил ее величайший из скальдов.
Мальчонка пожал плечами и ответил, что его это не интересует, он в жизни не встречал этакого скупердяя, как Гест, который вдобавок разговаривал во сне, бесперечь болтал обо всем, что нормальный человек держит при себе. С этими словами он отвернулся и зашагал на запад, к дому.
Гест поневоле сел и спросил себя: как Тейтр умудряется жить один? Год за годом. Впрочем, все, кого ему недоставало, в последние дни были рядом, близко, как никогда.
Народ трудился на обширных спелых нивах, которые золотистыми коврами спускались от опушки леса к озеру, — и женщины и мужчины. Гест насчитал одиннадцать лошадей и десяток волов, с телегами и без, тут же сновала ребятня, больше гомонила и забавлялась, чем работала. Однако он не спустился во двор, к домам, постоял, потом сел, глядя на эту усадьбу и с волнением думая о том, что добрался до цели, что именно здесь все решится, что бы это ни было.
Немного погодя его заметили, принялись показывать пальцем. Одна из женщин оторвалась от работы, медленно пошла вверх по склону, с граблями в руках, выставив их вперед, словно оружие, остановилась на почтительном расстоянии, козырьком приставила ладонь к глазам, долго смотрела на него и наконец спросила, кто он такой.
Гест на вопрос не ответил, но в свою очередь крикнул:
— Эта усадьба называется Хов?
— Да, — откликнулась женщина.
— Люди из горной долины сказали мне, что здесь живет Ингольв сын Эрнольва. Это верно?
— Да, — опять сказала она и подошла ближе.
Тут Гест разглядел, что она не из трэлей, платье на ней было из цветного льна, а на стройной белой шее поблескивала цепочка, плечи у нее тоже куда белее, чем можно бы ожидать, волосы заплетены в косу и закручены узлом, который, правда, успел распуститься, на лбу и на верхней губе виднелись бисеринки пота, но глаза тонули в тени.
— Ты не могла бы позвать сюда Ингольва? — крикнул Гест. — И скажи ему, пусть придет один. — Оружие я положу здесь. И буду ждать вон там, на холме, чтоб вы видели: я пришел с миром.
— Нам не видать, что прячется в лесу.
Гест улыбнулся:
— Тогда я спущусь к сараям и подожду там. А ты приведешь Ингольва, ладно?
Она кивнула, попятилась на несколько шагов, потом повернулась и побежала прочь.
Гест неторопливо пошел следом, глядя на ее узкую спину, на волосы, развевающиеся за спиной, точно флаг, потом она исчезла среди домов, откуда донеслись странные крики. Он сел и стал ждать. Наконец возле самого большого дома появился мужчина, старик, с седыми прядями в волосах и бороде, но крепкий, осанистый, и медленно зашагал по свежескошенной лужайке. Лицо у него было широкое, открытое, глаза зорко примечали все вокруг.
Откуда ни возьмись, появились еще двое, молодые парни, каждый с обнаженным мечом у бедра, Гест углядел, как старик подал им едва уловимый знак, после чего остановился, на расстоянии пяти шагов. Они поздоровались, некоторое время постояли, присматриваясь друг к другу, потом оба сели.
— Нынешним летом приезжал к нам гонец из Халогаланда, — сказал старик, облокотясь на колено. Гест заметил под его кожаным плащом золоченые ножны и пожалел, что оставил оружие у леса, а еще вспомнил, как заторопился мальчонка-пастух, когда они увидели эту усадьбу, и, задумавшись, слишком поздно обнаружил, что двое парней вот-вот окажутся у него за спиной. Он поднялся на ноги.
— Зачем эти люди заходят мне за спину?
— Затем, что я так велел, — ответил Ингольв. — Кто тебя послал?
— Ингибьёрг.
— Да, ростом ты, как я погляжу, невелик, и это главная твоя примета. А условный знак от Ингибьёрг можешь предъявить?
— Он в котомке. — Гест кивнул в сторону опушки. — Вместе с моим оружием.
— Сэмунд сходит за твоим добром, а ты подождешь тут. Садись.
Гест подчинился, думая о том, что за лето побывал в таком множестве усадеб, что и счет им
