государь мой, великий князь Димитрий Юрьевич, — ласково и почтительно сказал дьяк, подходя к благословению святителя.

Острым взглядом владыка Иона пронзил его, и смутился дьяк и поклонился низко.

— Тобе все ведомо, — сказал он строго, — и если есть вокруг князя Димитрия его доброхоты и умные советники, то пусть разумеют, что дозволено богом и что не дозволено. Есть суд божий за гробом, но ранее того есть рука казнящего за зло и на земле…

Ряполовские стояли в глубине хором и, не подходя близко, глядели исподлобья на дьяка, но Дубенский не знал их в лицо и не полагал, что приехать сюда, в Переяславль, посмеют. Владыка же, по сговору с ними, слова о них не молвил и, собравшись, вышел с княжичами на монастырский двор, где ждала их колымага князя Димитрия Юрьевича.

Дорогой, видя смятение отроков, владыка сказал им:

— Дети мои, не бойтесь, ибо вы на епитрахили моей. Верьте, что обещал пред богом, то и сотворю. Соединю вас с родителями, а там уж воля божия.

— Увидим мы тату и матуньку? — твердо и требовательно вопросил Иван, не спуская глаз с владыки…

— Как ни решит князь Димитрий, — ответил вполголоса Иона, склонясь к детям, — а все же у родителей своих вы будете. Не бойтесь, уповайте на бога. Вот мы уже в хоромах Шемякиных, будьте добронравны и вежливы, как княжичам надлежит. Не гневите князя Димитрия, ибо, паки реку, гнев княжой — горшее зло для родителей ваших и для вас всех…

Колымага остановилась у хором, а князь Димитрий Шемяка, сойдя с красного крыльца, сам помог выйти владыке и с торжествующей, радостной улыбкой оглянулся на княжичей, которым Илейка и Васюк помогали сойти на землю с высокого кузова колымаги.

«Как волк на агнцев облизывается, — подумал владыка Иона, заметив взгляд Шемяки. — Помоги мне, господи».

— Не чаял, что дождусь тобя, — весело заговорил Шемяка, приняв благословение, и, обернувшись к княжичам, добавил: — Радуюсь приезду вашему, племянники милые, отроки безгрешные, в делах наших и распрях ничем вы не повинные!..

Он обнял и облобызал детей с притворной нежностью, — рад был весьма, что они теперь в руках его. Шемяка был добр в душе к княжичам, как птицелов к пичужкам, которые уже трепещут в сетях у него.

Видя эти ласки ворога злого к детям великого князя, Илейка и Васюк стояли опустив головы и мрачно переглядывались. Когда же все стали подыматься на красное крыльцо, Илейка тихо сказал Васюку:

— Тут надо ухо востро доржать, во все глаза глядеть.

— Истинно, — ответил Васюк, — с медведем дружись, а за топор доржись.

Они вошли за княжичами в трапезную и у дверей в уголке стали, глаз не спуская с Ивана и Юрия. Не менее зорко следил владыка Иона за Шемякой и главным советником его, боярином Никитой Добрынским, стараясь угадать их скрытые мысли.

Сев за стол после благословения владыки, стали все есть горячие шти, и вдруг Иван, следуя за взглядом Ионы, увидел направо от Шемяки знакомое лицо, где-то им виденное, почему-то страшное и неприятное. Это был боярин Никита, старавшийся не встречаться глазами с владыкой. Отвертываясь от него, он неожиданно и дерзко поглядел на Ивана. Сердце княжича задрожало от страха и гнева. Он узнал в этом боярине того самого, что прискакал на коне в Сергиеву обитель с дружиной Шемяки. Это он тащил из храма его отца!

Побледнев, Иван взглянул на владыку Иону и понял, что тот все заметил, как, бывало, бабка все за столом замечала, и улыбается ему спокойно и ласково. Ободрило это и успокоило мальчика, но пальцы его, сжимавшие оловянную ложку, долго еще дрожали, а гнев и ненависть кипели в сердце.

Князья Ряполовские после обеда у келаря отдохнуть захотели. Постелили им в двух келейках: в одной — старшему, Ивану Ивановичу, а в другой — двум младшим: Семену и Димитрию. Разошлись и монахи по своим кельям, и заснул весь монастырь по чину иноческому. Так уж искони на Руси повелось. Никто чина сего не нарушает, кроме людей, когда заботы их мучают: боли телесные или душевные. Не спали в обители только князья Ряполовские, и вскорости перешли меньшие братья в келейку Ивана Ивановича думу думать у постели его.

— Кто знает, — заговорил Димитрий, — что в сей часец у владыки с Шемякой деется? Может, владыка и так рассудил: «И митрополитом буду, а и великого князя с семейством навек в дальнем уделе схороню…» Может, и князь-то можайский Иван Андреич право разумеет — синицу поймал, а журавля в небе и не ищет…

— Лопата твой можайский, — гневно перебил его старший брат, — помело поганое!.. Хитер он, да мелок. Жадность великая у него. Он, словно окунь голодный, и голую уду хватает.

— Зато Иона всех нас умней, — заметил осторожно Семен, — у него все обсуждено, а как, то нам неведомо.

Князь Иван Иванович вскочил с лавки и заходил по келье, не глядя на братьев. Заронили они ему в душу сомнения.

— Нет, нет, — начал он, вдруг остановившись посередине кельи, — не может того быть! Владыка Иона разумней всех нас. Все, что говорил он, — истина. Ум у него велик и прямота велика. Обман ежели и будет, то токмо от Шемяки, ибо и смел он и дерзок, а силы духовной и разума мало у него. Все же и Шемяка не посмеет идти против отцов духовных и против народа…

— А ежели посмеет, не послушает владыки? — снова заметил Семен Ряполовский.

— Будем биться! — крикнул Иван Иванович. — Бог нам поможет.

— А по мне, — добавил Димитрий, — нечего нам в кости играть, вот и владыка митрополию от Шемяки берет. Что ж мы-то одни против рожна прать будем, как медведи. Токмо брюхо собе больше распорем. Она, синица-то, в руках.

— Не будет так! — вспылил Иван Иванович, перебивая младшего брата. — Не пойду яз за ветром. Москва за Василья. Москва и Юрья Димитрича выгнала, а сына его и подавно выбьет вон. То вы уразумейте: князь Василий на Москве в дому у собя, а Шемяке всякого князя покупать надобно, как купил он можайского. Опять будет государство на уделы дробить, а гости-то богатые, особливо же простые купцы, да всякие люди торговые, и умельцы рукоделия всякого, наипаче не примут того. «Дешевле нам, — говорил мне Шубин во граде Муромском, — прибыльней один сильный московский князь, чем сотня нищих князьков… Всякий ведь князек-то с тобя сколупнуть захочет, что сможет…»

Князь Иван замолчал, продолжая ходить из угла в угол по келье.

Успокоясь, он твердо добавил:

— Как отцы духовные мыслят, мы из уст самого митрополита нареченного ведаем…

Братья молчали, потом опять осторожно заговорил Семен, своего мнения опять не высказывая:

— Истинно все, Иване, что ты баишь, токмо трудно слепому Василью с Шемякой бороться. Истинно и то, что Шемяка купит московский стол. Отрезать начнет кажному князю куски от московских земель. Разорит он Москву, на ветер, на дым все труды князей московских пустит. А потом что? А потом князь тверской Борис все в свои руки захватит и ярлык в Золотой Орде на московский стол купит. Он и теперь уже «великий князь тверской»…

Наступило молчанье, но младший Димитрий не вытерпел.

— Тогда как? — крикнул он. — К Борису лучше ныне ж отъехать, чем Шемяке потом челом бить!

— Молчи, лопата! — рассердился снова князь Иван. — Нужны мы тверскому! А нам какая честь и какая сладость на конце стола сидеть у чужого князя, пить-есть опивки да объедки? Нет уж, братья мои, никому не служить нам, опричь московских князей, будет то Василий али дети его.

Победим мы Шемяку, наипервыми на Москве будем у своего князя. Так и владыка мыслит. Шемяке же нет у меня веры, не обойти ему нас своей лестью…

— Иване, — перебил его Семен, — не забудь о полку нашем. Не побудить ли Микулу Степаныча?

— Верно, верно! — встрепенулся Иван. — Забыли мы про Шемякины когти.

Микула Степаныч баит, что мало здесь воев у Шемяки, но все же, мыслю яз, отъехать нам вместе с владыкой, а то и поране его. За князя великого рать подымать надобно… Ну, иди побуди Микулу Степаныча.

После утрени в день Николы весеннего выехал владыка Иона с княжичами в колымагах к Ростову