возле речек и озер вечером и поутру вставали туманы, разливаясь как молоко, выпадали обильные росы. Когда же в погожий день всходило солнце и пригревало еще почти по-летнему, воздух становился хрустальным, небо гуще синело, и выпуклые барашки облаков плыли по синеве его, как паруса, полные ветра.

— Ныне, — весело говорил Ивану Илейка, — Иван Предтеча, как бают, гонит он за море птицу далече, а там и не приметишь, как бабы пироги с рябиной печь почнут. Ну, да мы до тех пор досыта поездим верхом в подмосковных-то!

— Верно, верно, Илейка, — весело смеясь, кричали г; ответ Иван и Юрий, — поездим верхом! Успеем еще до дождей-то.

Они скакали по просекам, задевая иногда головой или плечом низкую ветку, и с нее дождем брызгала роса. Кататься они выезжали рано, в восьмом часу, а к девяти-десяти были уже в той или иной подмосковной, когда солнце ярко сияло и обливало все своим светом.

Иван полюбил эти прогулки и все чаще и чаще уезжал из дома. Любил он думать в лесу, всякий раз отъезжая немного в сторону, чтобы разговоров не слушать. Вот и сегодня, въехав в просеку, он свернул на небольшую дорожку, протоптанную между огромными березами и соснами. На березах кое-где уже мелькали желтые листочки и, кружась в воздухе, изредка, как бабочки, спархивали с ветвей на траву.

Спешился он и пошел, ведя коня на поводу. Забыл все, идет, словно тонет в лесу, а солнце так и бьет лучами, и в лесной чаще листья и сучья то сияют, будто залитые янтарем, то утопают в провалах черной мглы. Звонко звенят синицы в невозмутимой тишине неподвижно застывших берез, елей и сосен…

Внезапно Иван остановился, пораженный невиданной еще им красотой. В конце дорожки, где солнце ударяло в деревья, ветви берез и сосен, словно обсыпанные осколками радуги, вспыхивают огоньками разных цветов — синими, желтыми, зелеными, багровыми. Долго смотрит Иван, не отрываясь, а солнце передвигается чуть заметно, и райки на глазах у него меняют цвета, гаснут на одних ветвях, загораются на других…

Пройдя несколько шагов дальше, увидел Иван веселую лужайку, залитую солнцем, и присел на старый широкий пень срубленной сосны, хранивший еще натеки смолы, высохшей и побелевшей от времени.

Сидит, а кругом все та же тишина и неподвижность. Пахнет прелым мхом и грибами, а далеко где-то глухо покрикивает синица. Иногда травяные зеленоватые лягушата, неуклюже раздвигая стебли травы, а на более гладких местах прыгая, пробираются куда-то поодиночке.

На мокрой же траве, при малейшем повороте головы, повсюду словно алмазы вспыхивают капли росы, загораясь разноцветными огоньками…

Смотрит Иван на вспыхивающие огоньки и ни о чем не думает, но думы сами идут к нему, как сказки, как сон наяву. Приходят и уходят. Только в душе от них становится покойно, а рати и битвы, козни Шемяки, беседы о государствовании, женитьба его, Дарьюшка и все, что иной раз мучило его, тоже как-то вместилось в эти лесные сказки, наполняя сердце сладкой печалью…

Широко открыв глаза, неподвижно сидит Иван, слушая, что внутри его происходит. Чует он, как спину ему слегка припекает солнышко, будто ласково гладит теплой рукой…

Вдруг он услышал тревожные крики и узнал голос Юрия:

— Ива-ане! — кричит он, — гони-и к на-а-ам! Гони-и!

Страх охватил Ивана.

— Что там такое? — шепчет он. — Что случилось? Заболел кто? Может, матунька?

Иван вскочил на коня и погнал по просеке на голос брата.

— Эй, Ю-ури-ий! — кричит он на скаку. — Ю-ури-ий! Кричи-и! Яз к тобе на кри-ик при-го-ню-у! Эй!

Небольшая просека кончается, и в прогал ее видно подмосковное село.

Вот и Юрий с Илейкой и Данилкой мчатся, въехав уж в просеку, а по лугу скачут за ними конники.

— Что, что деется? — взволнованно кричит Иван, видя испуганные лица. — С бабунькой аль с татой что?..

Юрий, взволнованный, бледный, перебивает:

— Татары под Москвой!..

Замер Иван, руки его задрожали, но он сдержал себя. Никого ни о чем не расспрашивая, сказал резко:

— Наиборзо в Москву! Там все у государя узнаем.

В Москве и в самом Кремле Иван заметил волненье и страх. Люди как-то затаились, словно прятались, а по улицам города перебегали с оглядкой и тревогой. У кремлевских стен все ворота были заперты на железные засовы, как в в осаде. Везде стояли дозорные и стража.

Отдав коней Илейке, Иван с Юрием бегом вбежали по крыльцу в горницы княжих хором. Отца застали в трапезной, где он сидел с Васюком и медленно отхлебывал мед из большой чарки.

— Государь, — дрогнувшим голосом спросил Иван, — бают, татары под Москвой?..

Василий Васильевич спокойно усмехнулся.

— Далеко еще, — сказал он, — а могут и к Москве пригнать. Вестник-то сказывал: до Пахры добрались. Токмо их силы немного…

— А какие татары-то, — уже спокойнее спросил Иван, — казанские?

— Нет, из Орды. Седи-Ахматовы. Народу немало посекли саблями, полон взяли и княгиню князя Василья Оболенского увели…

— Когда пригнали-то?..

— Третьёводни на рассвете, да царевич Касим погнался за ними со своими конниками татарскими. Жду вот новых вестников. Сядьте и вы со мной тут, сыночки, — с часу на час вестников-то яз жду.

Сыновья оба присели на лавку вблизи отца. Василий Васильевич помолчал малое время и молвил совсем спокойно:

— Сии не страшны нам. Сие токмо яртаульные одни разведку правят да грабят, что под руку попадет…

Великий князь снова замолчал, что-то обдумывая.

— Иване, — сказал он, — запомни наиглавное: нам надобно, дабы татар не бояться, перво-наперво Шемяку совсем порешить, а потом Новгород проклятый совсем сломать, хребет ему переломить. Не будет обоих, и тишина на Руси настанет. Не будут тогда грозить нам ни татары, ни ляхи, ни литовцы, ни немцы. Сие запомни, Иване. Ведай еще, что и Шемяка и Новгород для-ради корысти и властолюбия всех врагов на Русь манят. Обое воровством живут, боятся и ненавидят нас. Хуже татар они! Татарин-то, ежели он поклянется оружием, верен будет, никогда воровства не содеет. Те же крест целуют, а нож за пазухой доржат…

Вошла Софья Витовтовна и, дав внукам облобызать руку, села против сына.

— Никак вестников не дождусь, сыночек, — сказала она, — на месте же сидеть нет мочи.

— Потерпи, матушка, — молвил Василий Васильевич, — гоньба у нас добре наряжена. С часу на час жду вестей-то. Как Марьюшка-то? Не очень всполошилась? А то от страху у ней, сама знаешь, молоко пропадает…

— Ништо, — ответила бабка, — кормит сей часец Бориса своего.

У дверей трапезной послышались грузные шаги, и дворецкий, отворив двери, ввел нового вестника.

— Сказывай борзо, — обратилась к нему Софья Витовтовна, когда тот еще и перекреститься не успел.

— Будьте здравы, государь и государыня! — начал, кланяясь, вестник. — Царевич Касим гонит Ахматовых татар, полон отбивает, вчерась же княгиню Василья Оболенского отбил! В степь бегут татарове поганые…

— Верный из верных мой царевич Касим! — воскликнул Василий Васильевич, перекрестясь набожно, продолжал: — Благодарю тя, господи, за щедроты твои!..