топнула ногой, и возникла взрывная волна, которая раздавила толпу. А чтобы развеять ваш скептицизм – вот фотографии с места побоища через час после того, как…
Он обошел всех собравшихся и лично вручил каждому по фотографии. Немая сцена длилась несколько минут – господа консулы рассматривали кучу раздавленных тел в створе выломанных ворот.
– И что это могло быть, по вашему мнению? – Первой вышла из оцепенения Тесса Беручо.
– Я рассказал все. Возможно, это какое-то новое оружие, которое врагу подкинули эверийцы, а может быть, черт из Пекла. Не знаю. Но учтите, меры принимать надо немедленно. В городе назревает паника, а в армии назревает бардак. Только за последние два часа расстреляно полторы сотни дезертиров, почти все расчеты ЗРК покинули позиции и скрылись, кто куда. Необходимо сделать заявле…
Здание тряхнуло, а через мгновение по стенам пробежалась едва заметная вибрация.
– А куда оно потом делось? – испуганно спросил кто-то из консулов, но вопрос явно запоздал.
Все, как загипнотизированные, смотрели на входную дверь, из-за которой, сотрясая все здание, раздавались шаги Командора. Послышалась автоматная очередь, но тут же прервалась коротким вскриком. А потом дверь не распахнулась, не выломалась, а просто растаяла в лучах багрового сияния. Он стоял перед ними, в точности такой же, как описывали свидетели: чешуйчатые латы, островерхий шлем, широкоскулое лицо, в одной руке – статуэтка, изображающая юношу, облаченного в длинную мантию, в другой – сверкающий жезл. Бронзовый юноша соскользнул с его ладони, опустился на пол, начал расти и через пару секунд вышиб головой потолок, который почему-то не обрушился вниз, а вылетел наружу, обнажив сумеречное небо. Чешуйчатый монстр повернулся спиной к окаменевшим консулам и медленно опустился на колени перед изваянием, мыча что-то совершенно неразборчивое.
Первым очнулся Пьетро Сатори. Он сделал шаг вперед и тоже упал на колени в трех метрах от блестящей чешуйчатой спины и склонил голову, не надеясь, впрочем, на сколько-нибудь благоприятный исход. Поза страуса. Лучше уж смотреть на этот стертый паркет, чем видеть то, от чего не может быть спасения. И еще напоследок можно подумать о чем-нибудь приятном, например о полутора миллиардах фунтов в «Дженти-капитале» или о милой татуировочке на попке Лозиты, танцовщицы из ночного клуба «Консул», вход только для членов…
Перед глазами вдруг оказался жезл, зажатый в волосатой руке чудовища. Пьетро долю мгновения глядел на него и вдруг сообразил, что надо делать. Он склонился чуть ниже и приложился к жезлу губами, а когда железка скрылась из виду, скосил глаза влево, и увидел, что рядом в точно такой же позе замерла Тесса Беручо и губы ее тянутся к тому же сувениру дьявола. Пьетро рискнул оглянуться – сзади стояли на коленях еще несколько консулов, а все остальные были мертвы.
Э. Н., день 5, 17 ч. 22 м.
– …ты стоишь – «ит кочваца», он стоит – «эт кочвацэ», мы стоим – «уви кочваюци», вы стоите – «ути кочваюца», они стоят – «эты кочваюцэ». Язык сломаешь! – Тика выбил трубку об край пенька, на котором лежали бумажные листы, с записями краткого ватахско-эверийского словаря, составленного лично Мартином Шукшей в свободное от руководства народом время. – Табак у них неплохой, а вот жизнь у них дерьмовая. Замкнутость ведет к деградации, контакты с внешним миром обогащают. Зеро, как убедить этих дикарей, что цивилизация – это концентрация всех благ, которые наварило человечество за всю свою многострадальную историю.
– Никак, – отозвался Зеро, занятый плетением корзины. – К тому же дегенератов здесь, по-моему, нет вообще, в отличие от цивилизованного общества.
– Это только по-твоему, а по-моему – все они тут со сдвигом. Вот вчера вечером несу это я графин с водой, чтоб, значит, ночью к ручью не бегать, если пить захочется, а навстречу мне идет краснорожий из тех, что нас стерегли, графин у меня отобрал, воду понюхал и вылил. А потом потащил меня к их водопою и показывает, дескать, эта вода пить нельзя, эта вода только умываться, а пить вода другой ручей. Отвел меня – шагов тридцать подальше, а там и вправду другой ручей, точно такой же, но из него, видите ли, можно пить вода, а из того нельзя.
– А мы здесь, точно, выглядим абсолютными кретинами. Может быть, для них из того ручья напиться, все равно, что для нас из – унитаза.
Тика достал из нагрудного кармана бумажник, а из бумажника – крохотное зеркальце, и начал внимательно рассматривать фрагменты собственного лица.
– Ищешь признаки кретинизма? – поинтересовался Валлахо, желая веселой шуткой разнообразить угрюмый быт и суровую правду жизни.
– Сам ты кретин! – почему-то шепотом отозвался Тика. – Не слышишь что ли: по-эверийски кто-то треплется.
– А почему просто не посмотреть?
– Тихо…
'… а мне, кстати, даже любопытно. Провести остаток жизни, что у дикарей, что в Гардарике – для меня почти одно и то же.
– Доктор, если мне и придется оставить вас здесь, то только в виде трупа.
– Дженти Савел, я, конечно, не буду утверждать, что мне абсолютно все равно, когда умереть – сейчас или несколько позже…'
Пленников провели мимо, и Тика, убрав зеркальце, посмотрел им вслед.
– Это же элементарно: пока они считают, что здесь их никто не понимает, у них одни разговоры, а в присутствии еще кого-то – совсем другие.
– Это же Савел.
– Сам вижу. Нас подставил, скотина. Хорошо хоть сам влип.
– А с ним кто?
– А с ним доктор Лола Гобит. Не знаю точно, чем она на самом деле занимается, но шишка большая. Пока в ее конторе зверскую медкомиссию не пройдешь, на службу в Департамент устроиться – дохлый номер, и любой, кто на повышение идет, проходит экспертизу в Центре доктора Гобит. Специалистка по мозгам… А где ты научился корзины плести? – вдруг поинтересовался Тика.
