жизни…

– Седуватахучепанипарду! – На этот раз хранитель тела, торопливо вошедший в зал, назвал вождя полным именем, а это означало, что он чувствует за собой какую-то вину и готов с благодарностью принять любую кару. – Седуватахучепанипарду, жрецы уже забрали ее в святилище. Оттуда ей путь только к ступеням жертвенника.

Ничего удивительного в новости не было. Верховный жрец предусмотрителен, верховный жрец знает свое дело… Теперь все будет ясно только после того, как свершится обряд, а может быть, наоборот – вопросов только прибавится… Погружаться в мир духов, чтобы там спросить совета, уже поздно. К тому же, духи могут быть на стороне жреца – тот умеет их как следует ублажить. Теперь остается одно: сделать все, чтобы свершилась воля Красного Беркута, а там видно будет…

Когда-то Ватахуаменхочепа думал, что бледнолицый не сможет убить серебристого барса, и просчитался, и тогда Мартин тоже не знал, куда он идет, и зачем ему вручили костяной нож. Ошибившись однажды, жрец и на сей раз может оказаться не прав… В конце концов, тот, в чьих руках окровавленное сердце жертвы, обязан донести его до самого распахнутого клюва Великого Ватаху, а там между ним и Беркутом не будет верховного жреца. Может быть, тогда и откроются замыслы Ватахуаменхочепы и станет ясно, что за чудище выпустила Каркуситантха, и чем это чревато для ватахов и прочих урду, населяющих мир.

Пирамиду вождей и святилище Великого Ватаху соединял подземный ход, но профессиональное чутье на опасность шепнуло ему, что пользоваться им не стоит. Во время недавнего разговора жрец сидел напротив вождя с непроницаемым лицом, но Мартин отметил, что лицо его более непроницаемо, чем следовало, а значит, Ватахуаменхочепа напрягал волю, чтобы скрыть свои чувства. А скрывать ему имело смысл только одно – страх. Пришелец, чужак не просто стал вождем, убив серебристого барса, он все глубже проникал в мир духов и древнюю магию, и вскоре мог стать сильнее верховного жреца. А может быть, это уже произошло, может быть, время упущено, и Ватахуаменхочепа обречен…

Толпа встретила вождя сочувственным безмолвием. Они уже знали. Среди ватаху-урду не нужно было разносить слухов и сплетен, им были бы совершенно ни к чему газеты и телевиденье, потому что все, происходящее за пределами земель Красного Беркута, их не интересовало. Местные новости разносились духами предков, заходящими на огонек, шелестом травы и криками ночных птиц. Только надо было уметь услышать и уловить смысл каждого звука. Ватахи умели. О том, что будет сегодня, многие знали еще вчера. Иначе, зачем им было тащиться сюда из становищ Ульчепангатантха, Чепангаколгоингоскво и других, расположенных отсюда в двух-трех днях неторопливого пути.

Толпа расступалась перед ним и смыкалась за его спиной, а у подножья святилища младшие жрецы уже разбирали барабаны, чтобы заглушить удивленные вопли жертвы, смотрящей на свое вырванное сердце. Великий Ватаху никогда не позволял им умирать мгновенно…

– Ватаху-урду ти скво сеа тантха канчега сатца… – Верховный жрец уже начал выступление перед народом, держа над головой на вытянутых руках жертвенный нож. Как только он закончит, выведут жертву, которая должна тупо улыбаться и бессмысленно озираться по сторонам.

Толпа безмолвствовала, только юные девицы из барака для незамужних едва слышно перешептывались, видимо, возмущаясь, что Красному Беркуту на этот раз достанется не одна из них, а какая-то бледнолицая, да и то, говорят, полуживая. Жрец продолжал говорить о том, что дары Великому Ватаху приносятся не потому, что они ему очень нужны, а чтобы продемонстрировать готовность ватаху- урду все отдать своему Ватаху и подняться по этой лестнице. Каждый сам вырежет себе сердце, если будет на то воля Красного Беркута, и разверзнутся ворота в бесконечность, где каждый наделяется немереной силой, великой храбростью и становится ворсинкой его пера. Речь повторялась один к одному на каждом жертвоприношении, но Седуватахучепанипарду, закончив, наконец, движение сквозь толпу, не заметил ни одного скучающего лица. Они что-то знали. Они ждали чего-то необычного.

– …ватаху-урду перестают быть воинами! Разве воин тот, кто годами не выдергивает стрел из плоти павших врагов! Великий Ватаху лишил нас воинского духа за то, что мы лишь раз в году приносим ему в жертву живое сердце. Вы несете на алтарь зерна маиса, тугуруку, глиняные горшки и прочую чушь, вы несете то, что добывали и делали покорные нам племена, пока бородатые пришельцы не истребили их. Надо чаще, каждый день, отдавать Великому Ватаху живые сердца, и он вернет нам силу предков. Бледнолицые, убившие наших рабов, сами станут рабами, а руки сынов Красного Беркута будут сжимать лишь оружие! Седуватахучепанипарду! – Теперь жрец обращался к вождю, но говорил достаточно громко, чтобы в наступившей тревожной тишине его слышали все. – Седуватахучепанипарду! Ты поразил серебристого барса, вырви же сердце у бледнолицей, окрась ее кровью свое лицо, и тогда оно навсегда станет того цвета, что и у нас, урду, избранных Красным Беркутом для величия. – Он протянул Мартину нож, он которого нестерпимо воняло гнилью, поскольку с него не полагалось смывать кровь предыдущих жертв, и поднял вверх правую руку, растопырив пятерню. Это был знак, чтобы из ворот святилища вывели пленницу.

Все было ясно… Жрец сошел с ума. В последнее время он все чаще отправлялся в страну духов коротким путем – накурившись горькой пыли высушенного серого гриба. Если бы у него осталась хоть капля разума, он бы вспомнил, что ватахи имеют власть над иллюзиями лишь в пределах своих земель, и уже в нескольких стычек «завоеватели» будут истреблены, поскольку обычаи ватаху-воина запрещали отступать или уклоняться от боя, если противник уже нанес удар.

Она вышла из ворот святилища в сопровождении шести младших жрецов, облаченная в алый саван, чтобы на нем не проступили пятна свежей крови. Потом, когда кровь свернется и почернеет, ведьмы- прорицательницы прочтут на саване послание Великого Ватаху и скажут всем урду, доволен ли Красный Беркут жертвой или его кровавая жажда осталась неутоленной.

Мартин-Седуватахучепанипарду уже стоял на верхней ступени жертвенника, сжимая в левой руке вонючий нож, а смертница ступила на нижнюю. Она была воистину бледнолицей. Ее лицо, казалось, не было вообще тронуто загаром, и только слабый румянец проступал на щеках. Странно, но она шла вперед вполне уверенно, хотя ее должно было пошатывать от снадобий, несущих радость и покой. Глаза ее были закрыты, но она не нащупывала ногой каждую ступень, а шла вверх спокойно и уверенно, как будто уже сотни раз поднималась по этой лестнице, и множество ее сердец стали пищей Красного Беркута.

Еще несколько шагов, и снизу донесется барабанный бой – сначала медленно, а потом постепенно учащаясь до ритма биения сердца, и в этот момент надо располосовать ей грудь и…

Она открыла глаза, как только Мартин занес нож для удара. Клинок увяз в пустоте, а сам он, потеряв равновесие, повалился туда, в эти два огромных зрачка, в два бездонных колодца. Как это – он один – и сразу в два… Но падение кончилось, не оставив времени для размышлений. Бархатная тьма сменилась серебряным сиянием, в центре которого медленно вращалась роза, а на лепестке сидела та самая жертва, глаза которой только что поглотили его. Алый саван выглядел, как один из лепестков и, казалось, прирос подолом к цветку…

– И зачем ты хочешь меня убить? – Ни волнения, ни страха – одно лишь милое праздное любопытство, скрашенное едва заметной улыбкой.