Прежде чем направиться для неизбежного в этом случае собеседования с господином Суэтиро Канэмору, который со жгучим нетерпением ожидал его в холле, Дзиккон Нумато обратил все-таки внимание на частичные труднопонимаемые несуразности в дешифрованном тексте.

Во-первых, он только теперь понял, что Суэтиро Канэмору выступает сейчас в двух лицах: в роли резидента и бывшего ординарного агента, имевшего свой позывной и даже личный шифр; однако дешифровка позывного в данный момент являлась, надо думать, крупнейшей ошибкой центра, но если учесть, что с началом войны на эту работу в штабы, тем паче по протекции, фигурально выражаясь, подгребло немало людей всевозможных некомпетентных профессий, то вопрос исчерпывался сам по себе, и поэтому слово «Рыболов» как раз и оказывалось подтверждением его пока что смутных догадок.

Во-вторых, кто-то, помимо Дзиккона Нумато и к тому же вопреки издавна существующим в разведке, а также в контрразведке элементарным нормам и правилам, применил идентичный шифр с отправкой донесения от его имени для принятия по нему мер максимальной эффективности, которые в данном случае обернулись бомбардировкой двигавшейся в походном ордере второй эскадры императорского флота, хотя к этому он лично не имел ни малейшего отношения.

Убедившись, что кто-то каким-то образом использует его теперешний псевдоним, Нумато наконец сообразил, что это грозит ему страшной опасностью.

«Где бы его двойник или тот, кто у них проходит под этой маркой, и что бы ни натворил, все равно ему лыко в строку пойдет полным ходом… И не дай бог, как говорится, попасть здесь между двух жерновов: тогда наступит сплошной тупик или, наоборот, попаду в такой лабиринт противоречивых разночтений, из которого вовек потом мне не выбраться!..»

Так рассудил Дзиккон Нумато, когда в конце концов до него дошла эта весьма странная, если не сказать больше — шальная новость. Он до сих пор не только не знал, но даже не предполагал, что, воспользовавшись сиюминутной выгодой, руководство штабов может пойти на это и из попавшего в руки агентуры противника и его секретных документов выжать то, что должно противоречить общепринятой морали в порядочном обществе.

Да и о какой морали может идти речь, когда подавляющее большинство его соотечественников — американцев японского происхождения во втором и третьем колене, или, как их величали по-японски, «нисэй», с момента вступления Японии в войну против США содержались за колючей проволокой в так называемых «переселенческих центрах», а по существу в самых настоящих концентрационных лагерях!

Забегая очень далеко вперед, можно сказать, что наконец-то сенат американского конгресса, признав тем самым юридически несправедливость предпринятых в то время мер по изоляции своих граждан, аж (!) в июле 1988 года одобрил законопроект «О выделении 1,2 миллиарда долларов в качестве компенсации американцам японского происхождения, которые были интернированы во время второй мировой войны», Конечно, лучше поздно, чем никогда. Но по истечении сорока трех лет после окончания войны мало кого уже это утешит, потому что подавляющее большинство граждан, по истечении такого продолжительного срока, наверняка уже отошли в мир иной и если еще рассуждают о правах человека и гражданина, то — там, на небеси, со всевышним.

Правда, родители Сацуо Хасегавы, то бишь Дзиккона Нумато, не попали за колючую проволоку, но только потому, что, согласно квалификации Верховного суда США, они относились к разряду «лояльных американских граждан», сын которых к тому же еще находился на действительной службе в военно-морских силах США. В таких случаях депортация каких бы то ни было категорий лиц, по вердикту того же Верховного суда США, считалась незаконной.

Тем не менее официальные представители тогдашней американской администрации, такие, как, например, командующий вооруженными силами на Западном побережье США генерал-лейтенант Джон Левитт, считали, что «японская раса — это вражеская раса, и хотя многие японцы второго и третьего поколений родились на территории США, имеют американское гражданство и «американизировались», их верность своей расе не стала от этого слабее». Им вторили такие же, если не большие, расисты, как директор ФБР Эдгар Гувер, который, не раздумывая, поддержал солдафонские рассуждения генерал- лейтенанта Левитта, заявив: «Ни на одного японца нельзя положиться!» Опытнейший резидент Суэтиро Канэмору был прекрасно осведомлен о таких время от времени изрекаемых националистических перлах, принадлежащих некоторым представителям высшего американского руководства. А поэтому эти высказанные в сердцах шовинистические «истины» отнюдь не прибавляли энтузиазма даже и тем лицам японского происхождения, которые вели войну против Японии на стороне США.

В те казавшиеся бесконечно долгими вечера, что предшествовали получению от командования последней шифрограммы, Канэмору все время пытался (по возможности незаметно, исподволь) открыть глаза своему молодому коллеге на эти тонкости во внутренней политике США по отношению к японской нации, чтобы заронить тем самым в его душу хотя бы малую долю раздумий о положении представителей японского народа, вынужденных соблюдать сомнительную порядочность в выполнении заданий специальных служб США, направленных в конечном счете против их несчастной в ту пору прародины- Страны восходящего солнца. Знавший обо всем этом Дзиккон Нумато, к тому же еще помнивший все происшедшее с ним на подводной лодке, ни в какую солидарность людей теперь абсолютно не верил. Молодой и, казалось бы, подающий надежды офицер Управления стратегических служб, вконец разуверившись во всем происходящем, давно послал ко всем чертям всю эту чарующую незрелые души романтику разведческой работы и морскую экзотику.

Говоря иначе, после всего случившегося с ним в последнее время, после всех преследовавших его в последние годы неудач он все чаще в самых нелестных выражениях отзывался о свой новой, навязанной в общем-то ему профессии и все чаще подумывал о том, что жизненные интересы влекут его в ином направлении, что со всеми этими Донованами и Канэмору ему давно уже не по пути.

Прошло еще несколько неспокойных, тревожных дней, в течение которых Нумато буквально не находил себе места, потому что транспорт (он точно не знал, какой именно), который должен взять его на борт, до сих пор не прибывал.

Что же касается Канэмору, то он в эти дни, наоборот, чувствовал себя превосходно. Как это следовало из текста недавно полученной шифровки, кроме причитающихся ему лично пятидесяти тысяч долларов, он располагал теперь еще ста тысячами для расчетов с разного рода осведомителями и агентами — суммой, из которой он, сэкономив, надеялся урвать солидный куш и для себя. Надо также иметь в виду еще и то обстоятельство, что ему, Канэмору, поручено было произвести весьма крупные финансовые расчеты с капитаном судна, который должен будет доставить Нумато в Индию, что также свидетельствовало о большом доверии, которое все еще продолжало оказывать ему его высокое руководство — представители тех могущественных и влиятельных штабов разного рода разведывательных служб, компетенция которых распространялась на необыкновенно обширные пространства Южно-Азиатского и Тихоокеанского регионов, где активные военные действия, особенно между США и Японией, с самого начала человекоубийственной кампании не прекращались ни на один день. К тому же вот к многочисленным его правительственным наградам прибавилась еще одна — весьма престижный орден, который в случае поражения Японии при благоприятном повороте судьбы все-таки давал ему возможность неплохо пристроиться и на Американском континенте. А в будущем?.. В будущем, когда обратившаяся в пепел Страна Ямато вне всякого сомнения возродится к новой жизни, опытные разведчики понадобятся и ей, и вот тут-то он, Канэмору, не мудрствуя лукаво, предложит свои весьма и весьма квалифицированные, в этом никто не сомневается, услуги.

«Главное, не прозевать подходящий момент, — думал Канэмору, — чтобы не уступить свои козыри кому-нибудь другому…»

Надо сказать, что об ордене «Пурпурное сердце» Канэмору втайне мечтал уже не один год — потому