своего назначения.
В Илгинском заводе меня привезли к управляющему заводом Василию Тимофеевичу Павлинову. Он меня принял очень вежливо, приказал отвести мне квартиру и просил навещать его. Жена его, Ирина Фоковна, была женщина чудной доброты и самого кроткого и тихого характера. Сколько было в ней любви и сожаления к несчастным каторжникам, находившимся под ведением ее мужа, и как много добра она делала им! От нее они получали рубашки, которые она сама шила и раздавала. Ни один из них не уходил с ее двора, не получив пищи или одежды; она заботилась о больных, помогала, как могла. Зато и они все очень любили и уважали ее; у них был сын лет восьми и дочь, Леночка, лет двенадцати, необыкновенно милая и умная девочка. Когда я стал с ними заниматься преподаванием французского языка, арифметики, истории и географии, то ее прилежание и ее успехи изумляли меня. Она вовсе не была похожа на своих сверстниц по возрасту; она так любила занятия и чтения, что в праздники, когда не было классов, скучала, и когда я по вечерам приходил к ним, то она сейчас садилась возле меня и старалась что-нибудь узнать из моих разговоров, задавая вопросы всегда более серьезные, нежели детские. Я к этому ребенку привязался душой; она была для меня лучшим наслаждением в моем изгнании и истинною отрадою. Когда через несколько месяцев пришло распоряжение перевести меня из завода в Балаганскую волость на Ангаре, то мне очень и очень грустно было расставаться с этим семейством. Ирина Фоковна была отличная хозяйка; ее дом был как полная чаша, и она снабжала меня в изобилии всякой провизией с самого моего приезда, почему я из благодарности и предложил им заниматься с их детьми, отказавшись от платы, которую предлагали.
Илгинский завод был расположен в ущелье при небольшой речке из родников. Это было огромное здание, день и ночь оглашаемое шумом и гамом. Иногда при какой-то работе раздавалось какое-то очень стройное пение с уханьем. Ночь он был весь освещен; пар стоял над ним и искры выбрасывались из труб. Я нанял себе квартиру на одной полугоре, на противоположной стороне ущелья, и эта мрачная, хотя величественная картина была беспрестанно перед глазами. Редкий день проходил, чтоб на двор ко мне перед мои окна не являлись личности, возбуждавшие самые горькие чувства. Это были несчастные, оборванные, полунагие, босые каторжники, которые, проходя, останавливались перед окнами и без обычных нищенских выпрашиваний молча стояли до тех пор, пока им не выдавалось что-нибудь; тогда они безмолвно уходили.
Это зрелище поражало меня в сердце, особенно когда я увидел их обнаженными в страшный мороз; но один из ссыльных, посещавших меня, уже уволенный от работ, объяснил мне причины этих явлений. У рабочих была страсть к игре в кости, и тут они все проигрывали даже до рубашки. Посещавший меня был урядником Донского войска; он был сослан за нанесение удара кием одному офицеру во время биллиардной игры в Новочеркасске, от которого тот умер. Ссора произошла в игре, и хотя он не имел намерения его убить, но все же был осужден. Его знали и управляющий, и жена его за хорошего человека. Он делал многие походы, и рассказы его меня очень занимали.
Приехав на поселение, я был лишен утешения посещать церковь, которая была в 5 верстах от завода в Знаменской слободе, а мне не дозволялось никуда выезжать из завода. Я написал письмо к графу Бенкендорфу, в котором представлял ему свое религиозное настроение и просил о разрешении ездить в Знаменскую слободу. К Пасхе было получено это разрешение, и мы с управляющим отправились к заутрене.
Не могу описать того чувства духовного восторга, которое овладело мною при этой дивной заутрене. Уже прошло более 7 лет, как я не слыхал в храме пения 'Христос воскресе'. И вот теперь, среди благоговейного собрания верующих, я слышал эту дивную песнь, которую ангелы поют на небеси. В этот день и в ночь у меня сильно болела голова, и я почти больной поехал к заутрене, так что, войдя в эту массу народа, мне почти сделалось дурно, и я должен был выйти из церкви. Но когда запели первый 'Христос воскресе', то я воскрес с Его воскресением.
После заутрени мы закусили до обедни в доме священника, а после обедни должны были у него же совершить разговенье; затем уехали домой. Перед Пасхой я говел и приобщался Святых Таин. Духовным отцом моим был отец Петр, священник одной церкви, к приходу которой завод был приписан. Это был истинный христианин и истинный священник; он был человек пожилой, но очень живой и бодрый, еще старого церковного воспитания, то есть не был в семинарии, но был очень любознателен и развит. Он в течение своей жизни собрал очень порядочную библиотеку и очень любил читать; по апостольской же ревности своей и добродетелям был истинным пастырем своих духовных детей. Он знал всех своих прихожан, часто посещал их всех и всегда с ласкою и назидательным словом; а когда узнавал об обращающихся на путь истины, то уже часто навещал их и всегда с Евангелием, которое читал им громко и затем объяснял, убеждал и воспламенял в них любовь к Господу и Искупителю.
Я знал многих, которых вся жизнь сделалась вполне христианскою, и между ними были некоторые из поселенцев, так что общество этих людей поистине напоминало первых христиан по жизни, благочестию и ревности. Со своим религиозным направлением, как мне приятно было увидеть тут подобие первых христиан с тою же простотою сердца и чистых нравов, с тою же братскою любовью, с тою же готовностью на всякое доброе дело и с тем же бодрствованием над своими внутренними движениями; а в этом только во все века, во всех народах и познаются истинные христиане, составляющие истинную вселенную апостольскую церковь. Один из них был старик-поселенец, и старушка — его жена.
По их добрым делам и глубокому благочестию и ревности эта пара напоминала несколько Прискиллу и Акилу апостола Павла. Они были люди довольно зажиточные, и никто из нуждавшихся не проходил мимо их окон, чтобы они не помогли ему. Я У них останавливался, приезжая к заутрене или после Пасхи ко всенощной, когда я и ночевал у них. Единомысленные в вере скоро связываются узами христианского братства, что было и между нами. У меня было несколько книг духовного содержания, которые я привозил с собою и читал им.
Тут был также один казачий пятидесятник, в параллель римскому сотнику; один старец с больными ногами, едва ходивший, но, несмотря на это, каждый год странствовавший к чудотворцу Иннокентию, которого мощи почивают в монастыре около Иркутска. Те, которые ходили с ним на это богомолье, рассказывали мне, что во время этого странничества он не только не отставал, а опережал других из партии. Еще была одна девица, отказавшаяся от замужества и совершенно посвятившая свою жизнь Богу и делам благочестия. При этом нельзя не заметить, как много значит такой духовный руководитель, каким был отец Петр; никто из тех, которые посвятили себя служению Богу и благочестию, не располагали, по крайней мере, в мое время, удалиться из мира, а все жили в обществе и, конечно, много способствовали своим примером обращению других и поддержанию добрых христианских нравов. Каждую ночь, по древнему обычаю, они зажигали свечи или лампады перед образами и совершали свою полуночную молитву; утром же все принимались за свои обычные занятия. Очень оригинально было рассуждение старушки, о которой я упоминал. По ее понятию, животное, закалываемое для пищи человека, этим самым удостаивается великой чести и, так сказать, радуется, служа для питания человеческого тела, которое вмещает в себе бессмертную душу, созданную по образу и подобию Божию; дохлая же скотина делается смрадною добычею зверей и собак. Отец Петр, по окончании обедни выходя из церкви, всегда подавал милостыню нищим, но в то же время всегда обращался к ним с назиданием, представляя им страшный грех тунеядства и ложного нищенства, за которое постигнет их гнев Божий, а истинным нищим внушал, что, принимая милостыню, они этим самым принимали на себя обязанность усердно молиться за благотворителя.
За строгость своих правил в исполнении его духовных обязанностей отец Петр некоторыми был не любим. Так, однажды, во время говения, в день причастия он не хотел причастить Святых Таин командовавшего в заводе гарнизонною ротою офицера за то, что он приехал уже после заутрени. Когда тот стал ему возражать с неудовольствием за эту строгость, приводя какие-то причины, то он сказал: 'В таком случае, послушайте чтение заутрени', — и приказал клирику тотчас же начать чтение. Словом, это был истинный и добрый пастырь своих овец и вполне сознавал свою ответственность перед великим Пастыреначальником и Господом.
Когда уже разлилась Лена и все реки, в мае месяце, пришло повеление, о котором я упоминал, перевести меня из завода в Балаганскую волость на Ангаре. Это известие было для меня очень прискорбным, потому что мне тут жить было очень приятно. Искренняя приязнь семейства Василия Тимофеевича, его чудной жены, их милых, любивших меня детей, заменявших мне далеких родных,
